Читаем Перелом. От Брежнева к Горбачеву полностью

Но все равно зазывали «командированного» в гости, стол получше накрывали, баньку топили и наливали полную чарку, чтобы развязался язык, авось и скажет что— нибудь. Хотя понимали — не могли не понимать, что полагаться на эти хмельные откровения никак нельзя. Поэтому советская делегация всегда добивалась, чтобы срок каждого раунда переговоров на превышал двух — трех месяцев. А потом перерыв и скорее в Москву, чтобы самим разобраться в новых веяниях, если они, конечно, есть.

Вот и я, приехав в Москву, к министру сразу не пошел, хотя и надо было, а стал бегать по знакомым и в МИДе, и в ЦК, и в минобороны, и к тем, с кем писал речи для великих мира сего на цековских дачах. Зашел и к Александрову, ставшему теперь помощником у нового Генсека, — благо отношения с Андреем Михайловичем сложились надежные: он был моим ментором в школе писания речей и опекал по старой памяти.

Из всех этих разговоров картина складывалась невеселая. Черненко внешней политикой не интересовался, равно как и экономикой, да и всем остальным, кроме кадровых перестановок. Ему хотелось только одного — чтобы все было хорошо, как при Брежневе. В пику Андропову, которого он откровенно недолюбливал, был даже склонен несколько смягчить жесткий антиамериканский и антигерманский курс ...

Но внешнюю политику Советского Союза, ее военно— политические аспекты теперь творил «двуумвират» — крепко спаянные друг с другом Громыко и Устинов. «Военно— бюрократический комплекс» — как саркастически заметил Александров. И это его замечание меня удивило, пожалуй, больше всего. Осторожный, преданный помощник четырех Генеральных секретарей никогда раньше не допускал подобных вольностей.

Суть же «нововведений» советской внешней политики сводилась к тому, что она замышлялась этим «двуумвиратом» как зеркальное отражение американской политики. Рейган говорит о готовности к диалогу, не меняя ни в чем сути американской политики, — и мы будем заявлять точно так же, оставляя в неприкосновенности основные постулаты советского курса в отношении Афганистана, размещения ракет средней дальности в Европе, переговоров по стратегическим наступательным вооружениям и т.д. Черненко это вполне устроило. Именно в таком ключе были выдержаны той весной его речи и послания Рейгану.

В московских «политологических» кругах — научных институтах, МИДе и даже ЦК — иллюзий на этот счет не было. Там не стеснялись издеваться над советской политикой, называя ее не иначе, как маразматической. «Загнали сами себя в угол», — похохатывали одни. «Уход с переговоров — дурость», — жаловались другие. «Работаем на переизбрание лучшего друга Рейгана», — язвили третьи. И никакого уважения к власти предержащей — шутки, смешки, анекдоты. Такое ощущение, что никто не верил, что такая власть долго протянет.

* * *

Вообще, 1984 год можно считать годом затишья в ожидании перемен. Ничего нового или яркого в этот год не случилось. В Москве ожидали ухода Черненко и гадали, что будет дальше. А в Вашингтоне во всю готовились к выборам и ждали победы Рейгана.

В феврале — апреле 1984 года Черненко и Рейган дважды обменялись посланиями. В них не было ничего нового. Оба руководителя снова говорили о желании установить диалог, но ни на йоту не сдвинулись с занимаемых ими жестких позиций. Принято считать, что этот обмен не дал каких— либо ощутимых результатов, хотя и позволил несколько остудить накал напряженности.

Это не совсем так. Обмен посланиями, — может быть даже независимо от воли и желания их авторов, — дал толчок первым робким пока подвижкам на конференции в Стокгольме. А все началось с малозначительной фразы в послании Черненко Рейгану 19 марта 1984 года.

«Мы надеемся на достижение положительных результатов на конференции в Стокгольме... Не только уместно, но и необходимо договориться о неприменении ядерного оружия первыми и о неиспользовании силы вообще. В равной степени мы за осуществление других мер, которые должны быть направлены на укрепление доверия, а не преследовать какие— то иные цели».

Этот пассаж, как потом говорил мне Александров, был вставлен без всякого заднего умысла или расчета — скорее, чтобы просто отметиться по поводу окончания первого раунда стокгольмских переговоров. Да и я не придал ему никакого значения. Но имел он самые серьезные последствия, которые и привели в конечном счете к договоренностям в Стокгольме.

* * *

Мои блуждания по московским кабинетам прервал неожиданный и требовательный вызов к министру. В его секретариате мне показали лист бумаги с кратким изложением интервью главы шведской делегации Курта Лидгардта газете «Свенска Дагбладет». В нем говорилось, что на следующей сессии конференции может быть принято решение о создании двух рабочих групп, одна из которых сосредоточит внимание на достижении конкретных мер доверия, а другая — займется остальными вопросами, включая политические заявления. Наискось листа синим карандашом была начертана резолюция:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии