Перелом

Долгие часы наедине с собой и с мыслями. И еще с болью, физической. Говорят, к боли нельзя привыкнуть. Неверно. Я привыкла. Нога болит постоянно, не очень сильно, но настойчиво. Боль - как мысль, как угрызение совести. И к тому и к другому можно привыкнуть.

Опять время остановилось, топчется на месте. И опять лезут в глаза подробности - крупным планом.

Делать нечего - сиди себе, дура, читай. А вот не читается. Тогда сиди и смотри, как гуляют по столу осенние мухи. Какие у них перепончатые, подробные крылышки. Как они скрещивают ножки, чешут их одна об другую, чистят себе спину. Какие-то вялые, задумчивые. О чем они думают? О своей, вероятно, тоже нелегкой мушиной жизни? Скоро она кончится, скоро зима. Но кое-кто из них перезимует...

И так далее, по любому поводу. Сидя одна, без дела, я думала тоже как осенняя муха. Еле-еле ползали мысли. Будущего не касалась (слишком там все безотрадно), а рылась в прошлом, как старьевщик в куче хлама. Так ли жила? Конечно, не так. Прошлое было цепочкой вин.

Особенно маму себе не могла простить. Глядя в зеркало, все чаще видела вместо себя маму. Похожа. Только я в зеркале старше, чем мама тогда.

Мама ведь была красивая, по нынешней мерке еще молодая. Жить бы ей да жить... Ведь это я со своим упрямством, непримиримостью отвадила тогда Семена Михайловича, контуженого интенданта. Кто знает, может быть, мама его любила? Тогда мне казалось, что нельзя такого любить - старого, молью поеденного! И это после папы! Да и вообще...

Что я тогда знала о старости, даже просто о зрелом возрасте? Ничего. Любая попытка не то что любить, а про сто жить полноценно в этом возрасте казалась мне неприличием. Живем _мы_, молодые, а _они_ (взрослые, то есть старые) только присутствуют.

Вот, например, пение. Хороший голос был у мамы. Любила петь, но стеснялась. Как-то я пришла домой из школы (то ли в девятом классе была, то ли в десятом?), а мама моет окна и поет. Так и заливается: "Мне минуло шестнадцать лет..."

Я вошла с портфелем. Мама замерла, оборвала песню. "Что ж ты перестала? Тебе ведь шестнадцать лет!" Ирония...

До сих пор звучит в ушах эта стыдливо оборванная песня. И так же стыдливо годы спустя оборвалась мамина жизнь.

Заболела. Положили ее в больницу. Оказалось, воспаление легких. Видно, простудилась, моя окна. Чистые окна - ее слабость. Говорила: "Окна - как глаза человека. Всегда должны быть чистыми".

Последний разговор с мамой - именно об окнах. Я сварливо: "Ну зачем тебе надо было непременно их мыть? Не могла подождать! Я бы потом вымыла". - "Потом... Знаю я твое "потом"..."

Последний разговор. Расстались недовольные друг другом. А потом смерть. Сердце не выдержало.

Тогда об этом не задумывалась. Схоронила, поплакала - и погрузилась в дела. Экзамены, ординатура. Уже наклевывался Борис. Наклюнулся... Уговорила себя, что люблю. Вышла замуж. Детей родила как-то между делом. Сбросила заботу о них на "бабу Лаю".

Все это вины, вины...

Сидела так однажды, перематывая сзаду наперед свое прошлое. Вдруг телефонный звонок. Взяла костыли, подошла: "Слушаю".

- Кира? - спросил издалека глубокий голос. Так и екнуло сердце.

- Да, я.

- Говорит Витя. Виктор Владимирович. Твой дорожный попутчик. Помнишь? Неужели забыла?

- Нет, не забыла.

- Я, знаешь, приехал сюда в командировку. На несколько дней. Остановился в гостинице, номер "люкс". Очень хотел бы с тобой повидаться. А ты?

Я молчала.

- Отчего молчишь? Ты не одна?

- Да, не одна (со мной - костыли, прибавила в уме).

- Тогда говорить буду я. Ты отвечай только "да" или "нет". Можешь со мной встретиться?

- Нет.

- Хотела бы со мной встретиться?

- Нет.

- У тебя что-то изменилось в жизни?

- Да.

- Ты вышла замуж?

- Нет.

- У тебя кто-то есть?

- Нет.

- Значит, ты решительно не хочешь со мной встретиться? Подумай хорошенько.

- Решительно нет.

- Тогда всего хорошего.

Трубка повешена. Дорожный попутчик... До чего он далек от меня сейчас...

Работать, работать, только работать. Без этого я умру.

Еще сложности. Пришел Митя. Волосы на голове - как птичьи перышки.

- Мама, мне надо с тобой поговорить. Только не пугайся. Вот уже побледнела.

- Ничего я не побледнела. Говори.

- Дело в том... Ну, словом, я тоже, как Валька... Очень стыдно, время неподходящее, но я тоже задумал жениться.

- Вот оно что. На ком же это?

- Не догадалась? На Люсе Шиловой.

Ну и ну! Вот, значит, чем объяснялось отчуждение Люси, ее мрачноватость. Сразу и не сообразишь, что сказать. Собралась с духом:

- Ну что же. Выбор неплох. Женщина хорошая: красивая, добрая. Но все ли ты до конца продумал? Она старше тебя. К тому же двое детей...

- Я все до конца продумал.

- И где вы все собираетесь жить?

- Не бойся, на твою площадь не посягаем. Хватит с тебя тех двух бездельников. Люсе обещали комнату в общежитии. А до тех пор будем жить, как жили. Если я тебя не очень стесняю.

- Что ты! Я просто счастлива, что ты здесь.

- Не думаю. В твоем возрасте, при твоем состоянии здоровья...

Дожила...

Вот и Митя уходит. Валюн уже ушел. Все правильно. Сыновья вырастают, женятся, отходят от матери.

Нет, работать, только работать!

26