Переливание сил

И мы чувствуем. Действительно, все идет на лад. Мы приходим часто просто так. Отдохнуть. Придешь, посмотришь, пощупаешь, и легче становится. Снимается усталость от других больных, от студентов, просто от различных невзгод. Все остается за порогом ее палаты. Она лежит одна в палате. Вторая кровать пустая. Посидишь, отойдешь к двери — издали оценивающе посмотришь. Посмотришь анализы и... пойдешь работать дальше. И шефам легко докладывать: «Все хорошо». И все. И главный шеф, который как бог, и непосредственный мой шеф, который как папа римский, — оба довольны.

Девятый день прошел также хорошо.

Начались десятые сутки. Я гордо собрал всех близких своих на работе, и небольшой, но компактной массой все двинулись. Иду хвалиться.

Смотрели. Щупали. Все радовались.

А Лариса Петровна охотно со всеми разговаривала. Говорила, как она себя чувствует.

— Когда ходить можно будет, доктор?

Я сегодня дежурю. Дежурить-то легко сейчас. Когда устану ночью, да только вряд ли устану, зайду к ней.

Больные поступают. Больные! Поступайте! Много поступайте! Сегодня я со всеми справлюсь!

— ...Быстрее! В изолятор!! — это кричат на лестнице.

Бегу. На ходу:

— В чем дело?

— Кажется, умерла ваша больная.

— ?!

Какой вздор! Я же только оттуда! С чего бы ей плохо было? Нет. Не может быть!

Бегу.

Меня увидели анестезиологи. Сразу побежали следом. По отделению нельзя бегать. Редко бегаем.

Бегу.

Лежит спокойная и совсем мертвая. И ясно, что оживлять уже нельзя. Уже не Лариса Петровна.

Это или инфаркт сердца, или какая-нибудь артерия важная закупорилась.

Совсем мертвая. Внезапная смерть. Я тоже так могу умереть. Ничего нельзя сделать.

— Как же так случилось, Лариса Петровна?

Выхожу из палаты сразу очень усталый. Выжатый. Мысли обрывочны. Ноги ватные. Неужели сегодня еще дежурить?

Огонек вокруг сигареты круги дает. Никак не встретится огонь с сигаретой. Наконец дым пошел в глотку.

В кабинете у шефа мягкое кресло. То ли сижу, то ли лежу. Передо мной окно замерзшее. Фонарь с улицы сверкает отдельно в каждой льдинке на стекле и на черном фоне ночи. Передо мной какая-то новая, чужая галактика. И я уношусь в нее. Мысли кувыркаются. Дежурство... Больные... Дома строят...

Что-то я распустился! Надо работать. Работа есть работа. Впереди дежурство. Пойду пока напишу посмертный эпикриз. Закончу ее историю болезни:

«Поступила в отделение с диагнозом рак желудка. После компенсации имевшегося у больной диабета 12.ХII произведена операция. На операции обнаружен рак, занимающий весь желудок и прорастающий в толстую кишку и ножку селезенки. Произведено тотальное удаление желудка, селезенки и резекция поперечной толстой кишки. В послеоперационный период со стороны области операции течение удовлетворительное. Со стороны диабета состояние относительно тяжелое, лабильное. К седьмому дню диабет был компенсирован, углеводный обмен стабилизировался. Больная стала принимать через рот жидкую пищу. На десятые сутки на фоне благополучного течения и удовлетворительного состояния наступила внезапная смерть, по-видимому, от эмболии легочной артерии.

Заключительный диагноз: рак желудка с прорастанием в ножку селезенки и толстую кишку. Сухарный диабет. Эмболия легочной артерии».

И подпись. Моя.

1963 г.

ЗАЧЕМ ВАМ ЭТО ЗНАТЬ?

Михаил Николаевич скинул свою операционную пижаму и стал надевать сначала рубашку, затем брюки, затем туфли.

Сидевший на диване Александр Григорьевич давал советы:

— Ты бы сначала брюки надел. А то войдет кто-нибудь.

— Ну и войдут. Дела! Зато, если я сначала надену рубашку, в брюки ее заправлять не надо, она сама туда тогда ложится.

— Это верно, это резон. А я норовлю портки натянуть сначала.

Александр Григорьевич дежурил сегодня, поэтому он не торопился, не переодевался, он делал вид, что благодушествует. Он думал, ему было о чем подумать сегодня. А пока он искал, вырабатывал линию поведения и манеру общения в новой необычной ситуации.

Михаил Николаевич торопился, так как они сегодня задержались на операции, а потом еще и долгий тяжелый разговор отнял у них помимо сил еще и время, а раздевалку вот-вот закроют, и Михаил Николаевич может остаться без пальто.

Михаил Николаевич надел пиджак, и как будто кто-то дожидался этого момента: в дверь постучали.

— Войдите.

Вошел больной, недавно оперированный. Больному была сделана резекция двух третей желудка. Прободная язва. Заболело у него сразу. Привезла «Скорая помощь». Ночью же ему экстренно сделали операцию. Сейчас он готовится уже к выписке. В руках он держал рентгеновский снимок.

— Зачем же вы мне говорите, что язва, когда это рак?

— Да что вы! Какой рак! Язва у вас. И что за снимки, откуда они у вас?

— Я зашел в ординаторскую, там никого нет, и взял.

— Зачем?

— Я хочу знать: рак у меня или нет?

— Зачем? Мы же вам сказали, что не рак. А потом, вы же не понимаете в снимках. Кем вы работаете?

— Неважно. Не медик. Но понимаю. Я инженер.

— И в ординаторскую нельзя входить. Там есть тайны чужих вам людей. Там наши тайны.

— Вы от меня скрываете. Покажите мне историю болезни.