Переливание сил

Наконец позвонили оттуда: картина не совсем ясная. Больше похоже на язву, но, может, и рак.

Что делать?

Борис Дмитриевич.Придется полностью удалять желудок. Рисковать нельзя.

Алла Андреевна.А по-моему, там язва.

Герасим Петрович.А как ты можешь видеть? Надо же пощупать. Болтаешь только.

Борис Дмитриевич.Почему так думаешь?

Алла Андреевна.Не знаю. Вся картина болезни не для рака. И анализы все, и вид его. Хоть место у вас и опасное.

Борис Дмитриевич.В том-то и дело.

Слова сами у них выщелкиваются, но все они продолжают работать с прежней интенсивностью. Все стоят у своих станков. Алла Андреевна следит за дыханием, сжимает и отпускает мешок. Борис Дмитриевич накладывает на ткани зажим. Герасим Петрович кладет рядом другой. Олег ножницами рассекает между зажимами. Борис Дмитриевич поднимает за ручку один зажим. Герасим Петрович подводит нитку, завязывает ее. Олег ножницами отрезает концы. И снова. Работа идет, но сколько удалять, где остановиться, еще не решили. Работают. Говорят. Думают.

Принять решение должен один. Борис Дмитриевич.

Борис Дмитриевич.Алла, как он?

Алла Андреевна.Ничего. Все показатели стабильны.

Борис Дмитриевич.Перенести-то он операцию перенесет, сегодняшний день перенесет, а вот как заживать будет? Не знаю, что делать.

В конце концов, они решили удалять желудок полностью. Ведь если это рак в самом начале, то полное удаление желудка, если он перенесет операцию, может дать выздоровление на много лет. А если оставить и это окажется рак, опухоль вскоре снова обнаружится и пойдет на оставшуюся часть и в другие места тоже.

Они сделали операцию максимально радикально — удалили весь желудок.

— Василий Семенович! Все. Все кончили. Все в порядке.

Опьяненный наркозом больной:

— Ну, начинайте же! Что же вы не оперируете?

— Да все, все уже. Сделали.

— Нет. Неправда. Где же?..

А после позвонили из лаборатории и сказали, что при внимательном длительном исследовании всех отделов они думают, что все же рак маловероятен.

С этого момента и пошли все терзания Бориса Дмитриевича.

Зачем сделали такую операцию, и перенесет ли больной такую операцию, и что будет думать больной, если узнает, что ему сделали такую операцию?

И вот вся эта пляска в голове: «такую», «не такую», «так» или «не так» — все это не редкость, но привыкнуть к этому он, да и не только он наверное, не мог. Как в первый день.

А если он узнает, что отрезали весь желудок, станет, наверное, думать, что у него рак, и станет искать, как все заболевшие раком, свою историю болезни. Ухищряться, изворачиваться, лишь бы узнать, что у него рак. А зачем? Зачем это они делают?! А я бы не стал. Лечат. И пусть лечат».

Борис Дмитриевич себя накачивал, заводил и, как мы знаем уже, домой приехал совсем в тяжелом состоянии. А казалось бы! Больной не умер, сделано все как надо, никто ни в чем упрекнуть его не может. Ни в чем. Сегодня все правильно, все хорошо. Но сегодня.

Вот это-то все и вызвало терзания Бориса Дмитриевича: «Все сделал, как надо!» Неизвестно только: как надо?

Борис Дмитриевич пошел на кухню и стал подогревать сыну еду.

— Папа! Тебе почтальон передал извещение с почты. Посылка от дедушки. Пойти взять?

— Конечно. Сбегай. Возьми только паспорт мой.

— А где он?

— Где-то в комнате, в столе, наверное. Поищи.

Из комнаты слышен шум выдвигаемых ящиков, бормотание какой-то песни, наконец радостный крик:

— Вот! Этот! Если ты, конечно, Борис Дмитриевич, с 1930 года, по национальности русский и при этом служащий, военнообязанный.

— Беги, беги. А то остынет!

«Служащий. А почему это я служащий — целый день у станка стою. Или, может быть, рабочий не служит? Где сейчас разницу найти, всегда ли можно: служащий — рабочий. Уйду в поликлинику и стану служащим. Служащий! Значит, служу. И правильно делаю».

Обсуждение и обдумывание этой проблемы несколько отвлекло Бориса Дмитриевича и хватило занять время как раз до прихода сына и жены с работы.

Теперь уже терзания начались вслух, в виде жалобы домашним. Но сейчас все же Борис Дмитриевич поутих, успокоился, ему стало легче, он стал побольше и себя жалеть, он перебивал свои мысли другими своими мыслями, свои терзания — терзаниями общими. Думы о каких-то глобальных проблемах, терзания общими бедами почти всегда хорошо успокаивают собственную совесть, уменьшают личную неудовлетворенность.

— О чем ты, пап, стонешь? Ну иди в поликлинику, раз тебе трудно. Там легче. По ночам будешь спать, по вечерам никуда не бегать. В поликлинике работа легче — принимай да пописывай.

— А ты, сынок, никогда не говори про работу, которую не делал, что она легкая.

— Ты ж говорил...