Перекрестье земных путей

…Нет. Раньше надо было решиться, а теперь поздно. Крепко утвердился в Соннуке злокозненный нрав. После, потом, когда Сата и заговоренный меч уничтожат черного странника, Атын постарается убедить близнеца в его неправоте. Или заставит мечом явиться их общую Ёлю… Девятый кузнец не опорочит честь славного рода. Люди Элен никогда не узнают, что сын Тимира едва не обрек их на гибель.

Атын догнал девушку и остановился позади, не смея вслух имя назвать. Илинэ оглянулась на звук шагов. Попятилась – страх метнулся в глазах:

– Ты?!

Как смущение перебороть, что ответить? Язык стал косным, будто у старого коваля Балтысыта.

– Э-э, домой, вот, иду.

О том, что в леске дожидается привязанный Дайир, напрочь забыл.

– Ты? – спросила снова. – Или не ты?..

«Не я, близнец мой!» – чуть не крикнул в горечи. Илинэ думает, что Атын – Соннук. Вернее, думала, что Соннук – Атын… Полагает, что это он бросил ее на потраву толпе! Или о чем-то догадалась? Ей с детства известно о маленьком идоле Атына. Об Идущем впереди.

Едва удержался от соблазна выложить все о близнеце, без пощады к себе, без оправданий. Вздохнул обреченно:

– Да я это, я…

Торопясь, суетливо вытащил из-за пазухи глядельце. Девушка в смятении вздернула брови. Отражатель выскользнул из дрожащих рук и пал на тропу осколком солнца.

– Подарок тебе, – пробормотал Атын, поднимая свое творение.

Срез чистейшей воды, с ладонь Илинэ величиной, ожил от ее благодарной улыбки.

– Как же сумел изготовить такое? – прошептала, не отрывая от вещицы изумленного взора. – Растопил горный хрусталь? Воду заставил окаменеть?

Глянула на юного мастера. Глаза чудесные, искристые. Звезды-глаза. Парень, близкий к обмороку, голову опустил. Тело, казалось, сейчас воспламенится. Стыд снедал за откровенность сердца – громкий стук его возвещал мир о великой радости.

Девушка шагнула близко-близко. Атын почувствовал на шее легкое дыхание. Замер, не способный ни двигаться, ни думать. А Илинэ быстро привстала на цыпочки и прижалась теплыми губами к его безответным губам.

* * *

Сандал поднялся на утес, чтобы с высоты птичьего полета окинуть взглядом побежденную зиму. Старая злыдня не сумела удержать власть на Орто, а блеснула-таки остатками величия. Яростной белой змеею ползла зима из одного горизонта в другой. Вздыбливала и раздирала тяжко дышащую речную грудь, стиснутую меж скалами двух берегов. Покорная, но не покоренная, тянулась в угрюмую вотчину – сумрачную страну на краю Йокумены.

Зима пела в полный голос. Проказливое горное эхо подолгу играло в ущельях каждым скрипом, всплеском и грохотом, из которых слагалась гулкая песнь. Ледяная чешуя зимы, цвета кипенной раскаленной полуды, лопалась и отслаивалась кусками, крошилась и таяла. Но упрямые обломки вновь и вновь цеплялись друг за друга, вылепливая собою скользящее по течению змеиное тело. Только хвост, раскидывая по сторонам струпья омертвелой кожи, разветвлялся в верхах почти уже вольными веселыми речками.

Ворожа ветреную погоду, летели легкие облака, и мысли Сандала сплошным потоком неслись в будущее.

О том, что мысль, не высказанная вслух, течет в будущее, говорил когда-то верховный Ньика. А высказанная либо возгорается делом, либо гаснет в небесном озере потухших слов.

Слова Эдэринки, которая пожелала следовать за мужем в инобытие, не погасли – превратили Хорсуна в старейшину. Шаманские заклятия Нивани изгнали из Элен Йор. А он, Сандал, не сумел применить против нечисти божественное слово. Дух зла, сведущий в чужих тайнах, перехитрил слабого жреца…

Горечь, горечь! О, непостижимая Орто, где власть имеет страдание сердца, перед которым меркнет телесная боль!

Сквозь шум ледохода донесся чей-то хохот. Глянул вниз – и тотчас волна ярости подкатила к горлу. Без толку упреждают звезды о конце света беспечных детей Дэсегея! Вон они, косяками необъезженных стригунков ржут и бесятся на берегу. Путаница времен для них – повод для гульбищ! Весна-озорница запустила в кровь преждевременный солнечный ток! Смутны, неуправляемы, как ледоход, влеченья весны!..

Щеку ущипнул порыв ветра. Стараясь обуздать раздражение, жрец отвел глаза от берега и в замешательстве потер веки. Почудилось, что в Диринге мелькнул черный торос. Всмотрелся внимательнее – нет никакого тороса. Шутить изволит старое зрение… Но тут странный звук, похожий на могучее рычание, докатился с Диринга.

Надо же, как искажаются, грубеют звуки, пока летят вверх сквозь воздушные толщи! Видимо, с треском переломилась и рухнула в воду сухая отжившая ель. Лес вокруг озера старый, по всему побережью торчат скрюченные пальцы коряг… Так успокаивал себя Сандал, а глаза в тревоге устремились к шаманскому жертвеннику. На лиственничном столбе все еще трепыхались лохмы шкуры черного тельца.