Перекрестье земных путей

То, что с давних пор угнетало душу, и то, что смертельно ранило теперь, вырвалось из Соннука в раздирающем вопле. Обмяк в луже, опустив в ладони лицо. Ничего не видел, не слышал вокруг, поэтому не сразу уловил движение на ветках, не успел ни обрадоваться, ни испугаться.

– Чего кричишь? – безмятежно спросила женщина и села, притиснув колени к груди.

Она проснулась не столько от его крика, сколько от холода. Озябшее тело покрылось гусиной кожей, в подмышках больно потягивало, и сосцы встали дыбом. Но сердцу было тепло. Сердце пело и ликовало: он не ушел, он ее не бросил!

На искаженном горем лице Соннука отразилось недоумение. Казалось, забыл что-то важное и никак не может вспомнить. Он снова не мог поверить: живая! Взаправду, въяве – живая! Дрожащие губы раздвинулись в улыбке… и сердито поджались. Опустив глаза, парень мотнул головой:

– Зачем разделась?

– Было тепло, – смутилась Олджуна.

О, эти мужчины! Как же стремительно они переходят от скорби к гневу!

Он желчно полюбопытствовал:

– Жарко стало в пургу?

– Разве была пурга?

Соннук прикусил губу: она ничего не помнит.

– Костер на холме разведем, согреешься…

Снял с себя рубаху, кинул на лапник. Прикрикнул:

– Двигайся же, одевайся!

Женщина повиновалась. Рубаха объяла влажным теплом, подол опустился ниже колен.

– Что у тебя с рукой?

– Лесной старик не докушал, – Соннук поторопился вытянуть из-под ветвей волглые шкуры. – Разве ты его не встречала?

– Нет…

– И я не ударил тебя локтем? Нечаянно?

– Когда? – глянула жалобно.

Пурга, лесной старик… Соннук шутит? Хотя рука его впрямь в кровоподтеках до локтя, в двух местах верхний слой кожи содран.

– Где ты была во время ливня?

Олджуна задумчиво кивнула, размышляя о своем:

– Ливень… Дождь очищающий. – Шагнула ближе. – Ты можешь не бояться ме…

Парень вздрогнул.

– …ня, – договорила робко. Хотела сказать, что Йор уплыл, может быть, совсем сгинул, и не смогла. Соннук закрыл рот поцелуем.

Сначала она ужаснулась: что подумает Тимир? Что скажет Тимир?! Тимир прикончит обоих!.. А потом, закинув руки парню на шею, уже не думала ни о чем.

Они целовались долго, отчаянно и безудержно.

* * *

Соннук настоял, чтобы Олджуна забралась ему на закорки, не то ноги в студеных ручьях совсем закоченеют. Ноша была на удивление легкой, хотя он, пережив за малое время мощные сотрясения гнева, страха и горя, полагал, что силы его на исходе. Видно, тело подчинилось сердцу, отдалившему усталость. А сердце пламенело от противоречивых чувств! Одновременно крепло и таяло, стучало, как маленькая кузня, и обмирало. Соннук казался себе взрослым человеком и растерянным мальчишкой, трепетал в смятении и наполнялся счастьем.

Он испытывал так много всего и сразу, что почти не удивился, когда увидел людей. Один высокий и худощавый, второй небольшого роста и тучный, выйдя из-за холма, замешкались, затоптались на месте. Худой развернулся и собрался юркнуть обратно за холм, однако толстый остановился и невольно загородил ему путь.

– Кинтей, Топпот, – вспомнила Олджуна их имена. – Опять натворили что-то и прячутся в запретном лесу.

Смущенный Соннук поставил женщину на ствол лежащего дерева. Она была полураздета, и парни изумленно застыли, но широкое лицо толстяка разгорелось, и глазки умаслились. Топпот не смог бы обойти вниманием и пень, облаченный в женскую одежду, а тут баба в одной мужской рубахе, с голыми ногами!

Через миг приятели узнали в тех, кто им встретился, сына кузнеца и Олджуну. С воплями: «Йор, Йор!», поднимая тучи брызг, приятели без оглядки бросились в ближнюю рощу.

…Внизу сонно журчала вода. Тяжело и длинно падали капли-звуки. Огонь служил добросовестно, сушил одежду, шкуры и согревал двоих. Огонь костра, как домашний дух-хозяин, тоже привык заботиться о людях. За прозрачно-сизой пеленой спокойного дыма сквозила вопросительная бровь новой луны.

Соннук вертел над пламенем прут с нанизанными тушками снегирей и поглядывал на Олджуну. Окутанная распущенными волосами, она сидела на бревешке напротив. Горячий воздух костра играл концами распушенных прядей, глаза мерцали, как вечерние звезды в речной зыби. Это снова была совсем не та Олджуна, которую знал Соннук. Не та, что ходила по юрте с испуганным и настороженным лицом, не та, что после припадков страшно рыдала и ждала новых каверз Йор. Женщина наслаждалась покоем. Она и сама излучала покой – доверчивый и благодарный.

На губах Соннука ярко жили податливость губ Олджуны и холодок ее ровных зубов. Даже в раненой руке осталось больше возбуждающей памяти о нежном изгибе женской спины, чем о медвежьих клыках.

Разморенная теплом, Олджуна лениво потянулась. Томное движение приподнятых рук выпростало из черных прядей крепкие груди. Облитые золотистыми отблесками огня, эти округлости напоминали крутые бока праздничных чаш. Темные ягоды сосцов выступали из колец цвета юной сосновой коры.