Перекрестье земных путей

– С воздухом разговариваю, – раздался обиженный голосок Айаны. Она уже отгоняла скотину на берег. – Кличу тебя, а ты не слышишь.

– Прости, о своем задумалась, – Илинэ вернулась на лед озера из путаных мыслей-дорожек.

Подружки привели коров в загон для кормежки, вырубили для них шмат сена с южного бока ближнего зарода, откуда реже приносит вьюги и снег. Пока то да се, справились с дворовой работой не скоро.

Надвигалась метель, в горах засвистели ветра. Илинэ уговорила Айану переночевать. Близнецы знают, где сестренка, а если встревожатся, придут и убедятся, что с ней все в порядке.

Возле дверей юрты сидела четырехглазая собака Эмчиты. Дома в гостях, кроме знахарки, были Отосут и Нивани.

– Пурга близится, – подтвердил шаман опасения Илинэ.

Отосут засуетился.

– Переждем, – успокоил Нивани. – Недолгой будет.

Эмчита, помедлив, продолжила начатый ранее разговор:

– Кроме огненных поводьев Сюра, у женщин есть еще один сокровенный луч. Он тоже солнечный, но вместе с небесной силой в нем горит сила материнского духа Земли.

– К чему женщине лишнее? – обронил травник.

Уловив оттенок пренебрежения в его голосе, знахарка молвила все так же серьезно и ровно:

– Конечно, не у всякой ярок этот дополнительный луч. Сила его щедра лишь у тех, кто отмечен любовью.

– Ты говоришь так, будто мужчина неспособен любить, – усмехнулся Отосут.

Эмчита повернула лицо к окну, словно узрела за ним, как пурга взметает сугробы:

– Небесный дух любви открыт всем душам. Светел любящий человек. Но только любовь женщины способна наяву воспламениться священным огнем.

Отосут недоверчиво вздернул плечами:

– Ни разу такого не видел.

– И не дайте боги увидеть, – спокойно сказала Эмчита. – Женщина, обладающая джогуром любви, призывает небесный огонь лишь в том случае, когда тем, кого она любит, грозит беда.

– Такая женщина – удаганка? – спросил Нивани.

– Каждая, в душе которой силен луч матери-Земли, – по-своему удаганка, – улыбнулась Эмчита.

Нивани пробормотал:

– Вот почему удаганки считаются сильнее шаманов…

Лицо знахарки насторожилось: сквозь вой ветра донесся лай Берё.

– Впущу пса, – Лахса направилась к двери.

– Погоди, – остановила Эмчита и прислушалась. – Он лает на человека.

– Мальчики приехали! – Лахса снова кинулась к выходу.

Слепая на удивление прытко изогнулась, поймала хозяйку за рукав:

– Постой же! То другой лай…

– Опасность? – встрепенулся Отосут.

Знахарка качнула головой, и все замерли в испуге.

«Мальчики! – заполошно вскричало сердце Лахсы, отдаваясь болезненным стуком в висках. – Неужто четырехглазый пес почуял дурное?» – и беспокойная память ее побежала назад, в день отъезда Атына и Дьоллоха.

…Вгорячах залетев в кузнечный двор, Лахса увидела на снежном пригорке глиняного болвана с лицом старейшины. Нечего было сомневаться: Атын слепил! Он один умел так достоверно изображать имеющих души. Никто не убедил бы Лахсу, что мальчик способен на преступление, и она ахнула про себя: «Двойник!» Потом узнала, кто сделал идола. А до того успела подраться с виновницей, одержимой злым духом…

Вечером, терзаемая сомнениями, понеслась с пешней к ели о двух кронах, под которой пять весен назад закопала кошель с неживым человечком. И что было напрасно долбить мерзлую твердь? Ведь уже поняла, что в ямке под корнями давно нет кошеля.

В последнее время Атын стал скрытен. Реже навещал семью, не делился с Лахсой переживаниями, как прежде… Захотелось спросить у Эмчиты: не ожил ли двойник? Может ли он навлечь на ребят беду, как пытался навести порчу на Атына когда-то?

Берё заскребся в дверь с неистовым лаем и визгом. Слепая встала и сама пошла открывать. Торкнулась в тяжелую колоду, обитую бычьей шкурой: дверь не отворилась!

– Сугроб намело, – сказал Манихай.

– Палкой приперли снаружи, – Эмчита принюхалась: – Дым идет!

Все увидели, что в дом ползут струйки дыма.

– Огонь за окнами! – закричала Илинэ.

Куски льда в окнах, несмотря на пургу, закраснели так, точно рядом с ними возгорелись костры. Мужчины вышибли дверь и, едва она распахнулась, как в юрту со снегом и ветром ринулись языки бушующего пламени. Вслед за тем снежным колобом вкатился Берё. Пес с рычанием вцепился зубами в подол хозяйки и, пятясь к выходу, потянул ее за собой.

Нивани выплеснул за дверь воду из подхваченного с полу ведра. Отшатнулся, ожегшись шипящим паром. Яркий огонь за порогом, как ни странно, почти сразу потух.

– Кто-то привалил к двери копну сена, – пояснил хладнокровный голос Эмчиты, невидимой в дыме и паре. – Это поджог.

Надвинув на лицо шапку, Отосут выскочил на улицу. За ним, на бегу напяливая что попало под руку, выскочили остальные.

Серо-сизая пурга ревела и выла во тьме. Вихри взрезали пласты сугробов, как ломти молочных пенок, и рассыпали кипенной пылью. Метельную круговерть раздирало буйное пламя. Знахарка была права: тут и там вокруг юрты полыхали придавленные дровами пуки сена. Горящий дом вырывался из мрака, словно вывернутый наизнанку очаг. Так казалось, но огонь не порушил мазаных стен. Рыжие змеи только-только вырвались из подожженных досок. Люди заметались вокруг юрты в клубах вьюги и дыма, лупцуя жар дохами.