Перехламок

Храбро или глупо? Зависит от того, насколько он меня понял. Тон он вроде бы уловил, потому что наклонился вперед и ухмыльнулся мне в лицо. Носа у него не было, его полностью сгноила воспаленная красная язва, поднимавшаяся до самых волос, и навстречу мне торчал лишь влажный кусок хряща. Босс вывалил язык — в нем красовалась сквозная дыра, проеденная заразой — а потом отошел за чем-то еще. Мои глаза приспосабливались к темноте, и я смог разглядеть, что под плащом у него как попало пересекалось множество ремней и перевязей, увешанных шкурами и скальпами.

Он выволок из мглы еще один трофей. Мой ранец для инструмнетов. Разодранный крысиными зубами и покрытый пятнами от их же фекалий, которые замарали руки босса, когда он стал в нем рыться.

— Эта-эта!

— Это электро-говорун. Он говорит, сколько энергии течет по кабелю. Тебе ж это не нужно, ты просто хватайся за металл и жарься себе на здоровье, как насчет такого, а?

— Я-эта-моя-эта-эта!

— А это защитная пенка. Покупать новую из верхнего улья — дорого, но ее можно насобирать со старых запчастей, если знать, как.

Это безумие. Вы только послушайте! Болтать с боссом падалюг про тонкие детали снаряжения фонарщика! Что бы Йонни про это сказал?

— Эта. Ты-эта.

Последовала вереница отрывистых слогов, которые я не понял. Его тон стал хитрее.

— Моя лампа накаливания. Хорошая была. Купил у гильдейца.

Я стоял в очереди на пристани Причала Ловцов, когда по озеру слякоти приплыла лодка. Его золотой гильдейский медальон сиял в свете фонарей. Я никогда ничего подобного не видел.

— Удачи с ней. Она испорчена. Испорчена хуже твоей хари, а харя у тебя мерзкая, так ведь, уродливая ты гнилая крыса?

Снова непонятные слова. Босс повернулся к остальным, поднял лампу, а потом тявкнул и нажал на рычажок большим пальцем. Разумеется, ничего не произошло, она ведь сломалась в крысиной норе. Босс завизжал и отбросил ее, швырнул со всей дури, и падалюги нервно зашумели. Меня передернуло, когда она с хрустом упала. Это была хорошая лампа. Босс, видимо, хотел продемонстрировать, что он знает, как ее включать, и впечатливать своих бойцов. Что ж, если последним, что сделала моя маленькая лампа в своей жизни, было унижение падалюги, то, думаю, она погибла за правое дело.

Неудача с лампой выбила его из колеи. Он затопал плоскими ступнями и грохнул прикладом дробовика о пол, а потом треснул им по харе какому-то падалюге, которого я едва мог различить в темноте. Остальные захихикали. Потом он, шаркая ногами, вернулся и долго таращился на меня, пока я не решил, что, видимо, представлению настал конец. Пора кушать. Пока-пока, подулей. Но на самом деле он готовился к грандиозному финалу. Босс поднял свой последний трофей и встряхнул его с такой силой, что поднялись облака пыли. Моя большая широкополая шляпа.

Это разрушило неуместно веселое настроение, и я вдруг впал в ярость. Я любил эту шляпу. Она была моей фирменной фишкой. Да, это символ тщеславия. Да и черт с ним, я любил ею выпендриваться. Моя шляпа!

Босс сразу понял, что победил. Он снова начал приплясывать, пронес шляпу по кругу и снова передо мной, а потом с силой насадил ее на свою облупившуюся голову с жидкими волосенками.

— Эта-эта-эта-йип-йарк-есть-иметь-я-мне-скрат-мне-эта!

Падалюги заухали и завопили ему в ответ. Тут и я обнаружил, что еще способен орать.

— А ну сними, гниль вороватая! Положь живо, лапы свои убери, ты, гнойнокожий…

Я замолчал. Не потому, что они все смотрели на меня, хотя так и было. А потому, что в Перехламке бытовало популярное ругательство «гнойнокожий падалюга», и я вдруг задумался, какой смысл его так обзывать? И от этого опять возникло это абсурдное веселье, желание смеяться в лицо смерти, и так я и сделал — задергался в объятьях чешуйника от мощных конвульсий хохота, который даже напугал меня. Но я не мог прекратить смеяться, хотя босс начал хлестать, а потом и бить кулаком меня по лицу, снова и снова.

Я ждал, когда он перережет мне глотку — разве не это должно произойти? Сначала он показал мне вещи, которые забрал, а сейчас вскроет меня и сунет в котел. Ну что ж, есть и худшие способы умереть, чем от ножа и со смехом.

Остановило меня то, что чешуйник внезапно уронил меня набок. Я ударился макушкой о покатую стену и рухнул лицом в лежалый ил на полу, слишком удивленный, чтобы попытаться за что-то схватиться. Я уж думал, что сейчас меня начнут пинать — так произошло бы с любым падалюгой, которого швырнули наземь среди толпы перехламщиков — но дело было вовсе не во мне.

За спиной босса появилась пара новых падалюг. Я с трудом различал их силуэты в едва теплящемся свечении грибов на дробовике босса. Они стояли, опустив головы, как бойцовые крысы, признающие статус альфа-самца, и что-то бормотали на своей бессвязице. Их голоса умоляли, предупреждали, призывали.

Склипп. Фитезз-склип. На наречии скверноземелья это означало чистую воду — одно из нескольких слов на нем, которые я знал. Каким-то образом падалюги нашли чистую воду.