Перегруженный ковчег

У Чемли было много черт, сближавших его с людьми. Одной из них, в частности, была привычка курить. Он с одинаковой легкостью и уверенностью прикуривал папиросу спичкой или зажигалкой, ложился на спину, согнув ноги и подложив одну руку под голову, выпуская в воздух густые клубы дыма и время от времени посматривал с видом заядлого курильщика на кончик папиросы, проверяя, не нужно ли стряхнуть с него пепел. Стряхивал он пепел очень аккуратно, ногтем одного из пальцев руки. Если перед Чемли ставили бутылку с лимонадом и стакан, он наливал себе жидкость в стакан с серьезностью и сосредоточенностью буфетчика, взбивающего коктейль. Чемли – единственный из всех встречавшихся мне животных, который допускал возможность делить с кем-либо принадлежавшие ему вещи: часто, когда я давал ему связку бананов или два-три плода манго, он выбирал один из них и с вопросительным выражением на лице протягивал мне. Он довольно урчал, когда я принимал дар и присаживался, чтобы разделить с ним компанию.

Чемли не ладил с местными жителями. Ему доставляло большое удовольствие следить за ними и, когда они подходили на слишком близкое расстояние, бросаться на них со свирепыми криками. Не думаю, чтобы он действительно хотел причинить им вред, ему просто нравилось, что они с испуганными криками разбегались от него во все стороны. Но беда заключалась в том, что местные жители при каждом удобном случае старались дразнить Чемли; он становился все более возбужденным, волосы его ощетинивались, он оскаливал зубы, и, раскачиваясь из стороны в сторону, размахивал могучими руками. В такие минуты тяжело бы пришлось человеку, слишком близко подошедшему к Чемли.

Чемли очень интересовался гигантскими тысяченожками, хотя и относился к ним с недоверием. Эти насекомые похожи на тонкую черную спиральную пружину, снизу у них виднеется огромное количество (свыше ста) пар ножек, спереди тысяченожки имеют пару коротких усиков. Тысяченожки – совершенно безвредные существа, которые медленно переползают при помощи многочисленных ножек, поводя своими усиками. Больше всего предпочитают они сгнившие стволы деревьев. Однако их движения, очень напоминающие движения змеи, настораживали Чемли, хотя он и чувствовал, что это не змеи. Когда я клал тысяченожек на ящик в его клетке, он садился рядом и подолгу молча рассматривал их, приоткрыв рот и время от времени беспокойно почесываясь. Если тысяченожка доползала до края, падала на землю и начинала двигаться к Чемли, он вскакивал, отбегал на то расстояние, которое допускала надетая на него цепь, и кричал до тех пор, пока я не избавлял его от страшного чудовища.

Больше всего Чемли боялся змей. Он страшно волновался, когда видел меня занимающимся со змеями, жалобно стонал и ломал руки до тех пор, пока я не отходил от них. Если после визита к змеям я показывал Чемли мои руки, он их тщательно рассматривал, желая, очевидно, убедиться в том. что змея меня не укусила. В случаях, когда змея начинала ползти в сторону Чемли, его охватывал дикий ужас, волосы вставали дыбом, он громко стонал, а с приближением змеи бросал в нее сухую траву и ветки, тщетно пытаясь задержать ее продвижение. Однажды вечером, когда настало время ложиться спать, он категорически отказался войти в клетку, чего раньше никогда не случалось. Считая это простым капризом, я пытался силой загнать Чемли в клетку; тогда он подвел меня к входу и, оставив меня там, отошел назад, показывая рукой внутрь клетки и громко и испуганно вскрикивая. Осмотрев одеяло и подстилку из банановых листьев, я нашел маленькую слепую змею, клубком свернувшуюся в листьях. Она была совершено безвредной, но Чемли не хотел рисковать.

Вскоре после прибытия в лагерь Чемли вдруг перестал кушать, утратил интерес ко всему окружающему и стал проводить целые дни, съежившись в своей клетке. Он отказался от всех напитков и выпивал в день лишь полкружки простой воды. Меня в это время не было дома, получив от Джона сообщение о болезни шимпанзе, я немедленно вернулся в лагерь. Из записки Джона можно было понять, что он не знает не характера болезни Чемли, ни способа ее лечения.