Перегруженный ковчег

Это были очаровательные маленькие зверьки; узкая черная полоска вокруг ушей отчетливо выделялась на оранжево-рыжей голове, верхняя часть тела пестрела зеленым отливом, по бокам виднелся ряд маленьких белых пятнышек, грудь и живот были желтовато-оранжевого цвета. Больше всего у белок мне понравились хвосты. Сверху они были слабо окрашены черным и белым цветом, но снизу отливали яркой оранжево-красной окраской. Пока белки мчались по веткам, хвосты их были приподняты кверху, но при каждой остановке они выгибались над спиной и кончик хвоста касался носа. Остановившись, белки некоторое время сидели, быстро вращая хвостами, яркая окраска которых создавала полное впечатление мигающей на сквозняке свечи. С полчаса наблюдал я за прыжками белок на дереве, редко приходилось мне быть свидетелем такой трогательной игры двух животных. Медленно переходили они с дерева на дерево, я осторожно следовал за ними, не отрывая бинокля от глаз. Внезапно, к великому моему огорчению, я наступил на сухую ветку, которая громко хрустнула: белки замерли, самец снова закричал, но это был уже не мягкий ласковый звук, а резкий предостерегающий возглас. В следующую минуту они скрылись, и только легкое движение ветвей указывало, что здесь совсем недавно находились живые существа.

Я был очень доволен своим первым днем пребывания на новом месте: в течение нескольких часов я увидел сервала и двух редких белок – для начала более чем достаточно. Я предположил, что животные в этих горах редко видели людей и поэтому гораздо смелее, чем на низменности. Сказывалось и то, что здесь не было сплошного лесного массива, многочисленные поляны и скалы давали больше возможностей находить зверей и приближаться к ним.

Пока я был занят этими мыслями, лесная тишина вдруг была нарушена душераздирающим криком, за которым последовали взрывы сумасшедшего, леденящего душу хохота. Прокатившись между деревьями и отразившись многочисленным эхо, хохот перешел в тяжелые, протяжные стоны и постепенно затих. Я стоял неподвижно, чувствуя, как от страха волосы на голове встают у меня дыбом. Мне приходилось в различное время и в различных условиях слышать ужасные крики и звуки, но по одновременной их концентрации только что услышанное не имело себе равного в прошлом. Такими, вероятно, должны быть во много раз усиленные крики жертв самых страшных пыток в тюремных застенках. После нескольких минут наступившей тишины я набрался мужества и медленно пошел по направлению услышанных криков. Вскоре, на значительно большем расстоянии, снова повышались взрывы дикого смеха, прерываемые пронзительными криками. Я понял, что не смогу догнать убегающих крикунов, кем бы они ни были. И тут я вдруг догадался, каково происхождение этих звуков: я слушал вечернюю серенаду стада шимпанзе. Иногда я слышал смех и крики шимпанзе, находившихся в заточении, но концерт целой группы этих обезьян, многократно усиленный и отраженный лесным эхо, был для меня новинкой. Я готов предложить пари каждому желающему, даже имевшему уже дело с шимпанзе, что он не сможет прослушать вечернюю песню стада этих обезьян, не испытав при этом чувства страха.

После нескольких дней нашего пребывания на Нда-Али я немного изучил привычки шимпанзе. Рано утром они обычно кричали и смеялись высоко в горах между крутыми скалами. К полудню спускались ниже, в чащу густого леса, где можно укрыться от палящих солнечных лучей; в это время они бывали очень молчаливы. Вечером обезьяны спускались к большой горной террасе, на которой расположился наш лагерь, и устраивали продолжительный, действовавший на нервы концерт. С наступлением темноты шимпанзе умолкали, лишь изредка раздавалось случайное взвизгивание какой-нибудь одной обезьяны. Шимпанзе неукоснительно соблюдали распорядок дня, и в зависимости от того, из какого места доносились их крики, можно было безошибочно определять время.

Вернувшись в лагерь, я увидел, что птицелов успел поймать двух птиц. Первая из них, лесная малиновка, мало меня заинтересовала, так как у Джона было уже несколько представителей этого вида. Вторая, желтовато-серая маленькая пичужка с крапчатой грудкой почти ничем не отличалась от обыкновенного английского дрозда. Она была настолько неинтересна, что у меня появилось желание отпустить ее на волю; после недолгих размышлений я решил на всякий случай отправить обеих птиц к Джону. Один из носильщиков отправился в Бакебе с наказом рано утром вернуться обратно в лагерь. На следующее утро он принес мне записку от Джона. Я узнал, что невзрачная маленькая птичка оказалась крайне редко встречающимся земляным дроздом, который существенно дополнял коллекцию ранее пойманных птиц. Джон умолял меня поймать как можно больше представителей этого редкого вида дроздов. Поняв, что я чуть не выпустил уникальную птичку, известную ученым под названием Geokichla camerunensis, я почувствовал, как у меня на лбу выступили капельки пота. Поспешно вызвав к себе птицелова, я сообщил ему, что за каждого пойманного земляного дрозда он будет получать дополнительную плату.