Перегон

Ленинская комната была убрана красными, революционными тонами. Под потолком покачивались десяток вымпелов с тремя бородатыми профилями. Над окном был натянут лаконичный, но ёмкий транспарант «Ленин, Партия, Народ, КПСС!» Сам же классик коммунизма, точнее его лобастая гипсовая голова и покатые плечи, покоились в углу на большом ящике, обёрнутым красным бархатом. Под бюстом была скромная надпись: «Ленин всегда живой!» и подпись «В. И. Ульянов-Ленин.» Голова подозрительно щурилась не только на зэков, но даже на вохру, солдат и офицеров, как бы напоминая, что невиновных у нас нет, просто не до всех пока дошли руки…

Саша терпеливо дослушал Самсонова, вернулся в свой вагон, лёг на нары лицом в подушку и опять увидел девушку. Он как бы наблюдал за ней со стороны, закрыв глаза и подставив лицо ветру она стояла у парапета тянувшегося вдоль Мойки. Мимо лениво прополз трамвай, а где-то позади её, пытался поцеловать низкое ленинградское небо, золотистый шпиль Исаакия.

* * *

Эшелон с человеческим грузом, разрывая мглу влетелв бесконечный, как полярная ночь, тоннель. С другого конца по параллельной колее, навстречу мчался товарняк с брёвнами. Завидев встречный прожектор, товарняк вежливо загудел! Жуткий рёв разорвался в каменном мешке на миллионы децибелов и резонансом отражаясь от бетонных сводов тоннеля, ворвался в вагоны. Душераздирающий, похожий на вопль раненого животного вой, разбудил людей, подбросил их с нар, раскидал по углам вагона. Испуганные зэки, зажав руками уши, в панике бросались на решётки. На утро в больничку внесли два трупа — пожилого заключённого и молодого солдата. Доктор Калугина после беглого осмотра, констатировала смерть в результате разрыва сердца.

* * *

— …Таким этапом скорее на морг попадёшь, чем на крытку, — вернул Сашу в реальность, хриплый голос его соседа по нарам квалифицированного стопоря Тёсы, — треть пайка на рыло, это ментовский беспредел.

Зэков действительно очень плохо кормили. Нормы сами по себе были маленькими, качество продуктов самым низким к тому же и вохра подворовывала. Время от времени по разным причинам случались перебои с подвозкой продовольствия. Тогда зэков кормили солдатским пайком из расчёта один паёк на троих заключённых. От голода конечно не умирали, но обстановка в этапе была накалена.

— Будешь людей будоражить, спустим в дизель, — ответил ему прибежавший на шум, старший наряда прапорщик Кривошей.

— Где здесь люди, прапор? Это же скелеты ходячие… Мумии, понимаешь? И не пугай меня кичей дизельной, я там пол срока смотал… Всех закроете там, что ли?

— Ты, злыдень добалакаешся, — Кривошей был родом с Западной Украины и когда нервничал переходил на родной язык, — и не такых крутылы…

Дизелем называли маленькую, два на три метра комнатку, расположенную сразу за двигателям. Раньше этобыл шкаф для инструментов и запасных частей, теперь его приспособили под штрафной изолятор. Здесь «перевоспитывали» особо провинившихся зэков. Находиться в нём было невыносимо, буквально с первой минуты. Кроме того, что изолятор насквозь пропах соляркой, оглушающий грохот работающих дизелей превращал наказание в настоящую пытку. Отсидевших в «дизеле» заключённых, прямо отсюда переводили в больничный отсек, после «перевоспитания» они ещё несколько дней задыхались и ничего не слышали. Ходили слухи, что один заключённый не выдержав мучений, сошёл с ума и сам себе перегрыз вены.

— Тёса, — позвал зэка Саша, — иди сюда… И Тарана свистни, и Фишера…

Когда этапники подошли к Сашиным нарам, он достал небольшой газетный свёрток, который ему дал Мамонт. Уговаривать никого не пришлось, через три минуты кусок сала, крупная луковица и пол буханки, пахнувшего смолой хлеба, исчезли в недрах пустых арестантских желудков. Зэки закурили, Марик Фишер развернул мятые «Известия» месячной давности:

— Пацаны, узнаёте? — он неожиданно оживился и повернул газетную страницу с фотографией, сидящим напротив зекам, — Это же Бриня… Ну, видите?

— Какой ещё Бриня? — удивился Тёса, — ты почитай, что там пишут-то…

— Да я прочитал уже, пишут умер Юл Бринер, а дальше не разберу, всё жирное от сала… — Марик поднёс газету ближе к глазам и прищурился, — да это точно Бриню мочканули… Ещё тот был штымп, одесский хапуга, под галантереей ходил…

— Не понял, — Тёса рассматривл фотографию, — с каких это пор в пролетарских газетах, некрологи барыгам печатают?

— А я знаю? Но это в натуре Юлик Бриня, я такой череп ни с чем не спутаю, он так отсвечивал, что вся Одесса знала, когда Юлик выходил от цирюльника…

Пацаны притихли разглядывая затёртую фотографию.

— А ты почему не ел, Саня, — безразлично спросил Таран, туша окурок в консервной банке.

— Не знаю… Не идёт что-то…

* * *