Перед занавесом

Было непонятно, откуда он отправлялся, но по сюжету полагалось соблюдать строго установленные правила: чтобы вернуться на Итаку, надо не бояться опасностей и не отступать. Он искал дорогу к родительскому дому, и хотя казалось, что до того рукой подать, блуждал в горах по каким-то зарослям, уходя всё дальше и дальше от цели. Он то карабкался вверх по тропинкам, помогая себе руками, то сбегал вниз, и ничто тут не напоминало ему знакомых с детства мест. Всё вокруг было чужим, но всё же он не отступался от своего намерения и настойчиво пробирался вперёд, хотя на пути странным образом то и дело возникали новые препятствия, а на душе делалось тревожно. Там, где горы резко обрывались вниз, в пустоту, ему приходилось делать большой крюк. Постепенно горы всё теснее обступали его со всех сторон, и он понимал, что отдаляется от моря. Потом он видел снег на вершине горы и удивлялся: в этих местах с их благодатным климатом снега не бывало никогда. Он начинал сомневаться, стоит ли идти дальше, - и просыпался, усталый и разбитый, словно и в самом деле лазил по горам.

Сон повторялся и после её скоропостижного ухода, но обстановка была другой. Теперь он шёл по улочкам городского квартала, где провёл большую часть своей жизни. В их хитросплетении для него не было секретов: он знал тут всё как свои пять пальцев, знал каждый закоулок и проходной двор. Тем не менее, идя вперёд, он постоянно почему-то оказывался позади, всё больше отдаляясь не только от своего района, но и вообще от огромного города. Теперь он видел город откуда-то сверху (с Сакре-Кёр или с башни Монпарнаса?). И как отыскать в том людском муравейнике, в огромном, запутанном лабиринте улиц свой дом? Он любил ходить пешком и умел ориентироваться в городе по карте, но теперь навыки эти ему не помогали. Даже реку он не мог найти! Мелькали лица незнакомых или полузабытых людей, которые не были ни его друзьями, ни добрыми знакомыми: старый моряк из Сен-Тропе, хозяйка гостиницы в городке Роскофф на побережье Бретани. И только потом, вспоминая свои ночные блуждания, он понял смысл этого сна: то были места, где они с ней жили какое-то время или вместе проводили лето. Но она сама даже не промелькнула в этом сне.

* * *

Когда они проводили свой первый летний отпуск в теперь уже снесённом родовом поместье, он удивил её, легко распознавая на небе ярко сверкавшие созвездия: Большую Медведицу, Кассиопею, Орион, Лиру со звездой Вега. Двадцать два года тому назад отец - или дядя? - научил этому его и братьев. Дело было на той же террасе, где теперь они с ней наслаждались ночной прохладой после знойного и утомительного дня. Детям вся Вселенная представлялась тогда большой игрушкой, сделанной только для забавы и удовольствия. Им казалось, что знать название звезды - значит превратить её в частицу своего маленького безмятежного мира.

Теперь всё изменилось. Звёзды смотрели на него в упор, не отрываясь, и во взгляде их было что-то тревожащее. Волшебный рисунок созвездий сменился бездонным враждебным миром, грохочущим и неистовым. Мир этот родился в результате рассеивания бесчисленного множества и постоянного расширения газов. Его рождение сопровождалось яростным разрушением: вспыхивали звёзды, сталкивались силы притяжения и отталкивания, сверкали облака звёздной пыли, затягивали в зияющую бездну чёрные дыры. Сидя на маленькой, затерянной в этом мире террасе на крыше дома, он смотрел на звёздное небо, пытаясь представить себе немыслимое ускорение материи: вспышки сверхновых с их мощнейшим излучением, мириады вновь образующихся звёзд, причудливые туманности, рождающиеся и тут же исчезающие эллиптические галактики. И смерть, от начала начал пожиравшая всё живое на земле, была лишь подобием прожорливости космоса, где звезды ожидала та же судьба - водоворотом затягивало их в бездонную воронку. И разве его собственная жизнь не превратилась уже в обманчивое сияние погасшей звезды?

Холод, неистовство и безмолвие ночи окутывали его, как одеялом. Он вспомнил свои сомнения. после того как в молодые годы начитался Паскаля, вспомнил, как бился над решением дилеммы, возникшей в его сознании после чтения Кьеркегора. Жизнь была не сном, а видением, которое с годами и опытом становилось всё более и более осязаемым. Пытаясь выйти из него, ты всё равно оказывался в мире - видение не исчезало, оно длилось, и оно будет длиться, неумолимо безразличное к своим созданиям, без конца повторяющим один и тот же цикл перехода от сумерек к прозрачности.

* * *