Перед разгромом

Ее правнука, для многих страшного Дмитрия Степановича, Андрей не так опасался, как самой старухи, Аратов приезжал сюда всегда на короткое время, причем был так поглощен собственными делами, что вмешивался в чужие тогда только, когда находил это для себя выгодным. Андрей много знал о нем от своих лесных приятелей и доброжелателей. Недавно еще один из дозорцев из Тульчина, встретившись с ним в корчме, спьяна разболтал ему великую тайну: будто малявинский барин метит променять свои имения в России на имение в Польше, чтобы латинскую веру принять и на службу к польскому королю поступить, и будто сманивает его на такое грешное дело бывшая резидентка графини Потоцкой, пани Розальская, к которой он повадился ездить. При таких затеях, где уж о чужих убытках заботиться!

Не опасался бы Андрей и своего барина, если бы некому было настроить последнего против него. Барин простой, души добрейший, нет в нем ни хитрости, ни лукавства, что на уме, то на языке, своей выгоды вовсе не понимает. Все это Андрей постиг с первых же слов с ним. Да и слуги, что с ним приехали, то же самое говорят: ни скупости, ни корысти в нем нет, деньги для него — солома, — на одно мотовство с приятелями да на продажных женщин нужны. А доходов немало он и со своих московских имений получает; значит, больше для порядка приехал на дедушкино наследство взглянуть, чтобы в беспечности не упрекнули. Но ведь и его можно на подозрение натравить и, если он вздумает, по совету старой малявинской карги, кое-кого из окрестных людей допросить, многое может открыться. Врагов у Андрея много, и они рады погубить его; надо, значит, на всякий случай приготовиться, чтобы новую жизнь начать далеко отсюда. Здесь он не останется в случае беды; слишком долго важничал он, настоящего барина из себя представлял и народ прижимал, чтобы примириться с положением подневольного человека. Однако под начальством нового управителя окончательно решить: скрыться ли ему с семьей, не дождавшись следствия и не пытаясь оправдываться, или дождаться, чтобы разразилась гроза, он не хотел, не посоветовавшись с человеком, к жилищу которого и направил путь.

Доехав до водяной мельницы, шумевшей на дне глубокого оврага, он вылез из тележки и, ведя лошадь под уздцы, спустился по тропинке к потоку, вертевшему мельничное колесо. Поблизости на завалинке хатки сидел старик и плел лапоть, а из оконца выглядывали головки его двух внучек. Завидев посетителя, мельник отложил свой лапоть и поплелся навстречу гостю.

— Постереги здесь мою лошадь, дедка, вечерком приду за нею, — сказал Андрей, поздоровавшись со стариком.

— К монаху ладишь дойти?

— Да. Жена задумала меда бочонок сварить, так вот не уступит ли от пудика два медка сотового, — ответил Андрей, немного смущенный любопытством мельника.

— У монаха меда много, — заметил последний. — Ступай себе с Богом, паренек, коняшку мы твою побережем.

— Спасибо. А вот, девчурки, вам на пряники, — прибавил Андрей, подходя к окошку и протягивая девочкам по грошу.

Выкарабкавшись из оврага, Андрей продолжал путь пешком по лесу. Часа два продирался он сквозь тесно переплетавшиеся ветви, завязая в густом кустарнике и старательно обходя глубокие ямы, вырытые лесными зверями, а иные и людьми, которым приходилось хорониться в недра земли. Солнце уже близилось к западу, когда он наконец достиг врытой глубоко в землю пещеры с входом, густо обросшим травой, так что трудно было заподозрить ее существование. Но Андрей не в первый раз проникал в убежище таинственной личности, скрывавшейся от света под кличкой монаха, и, не задумываясь, проник в чащу кустов, меж которых была дверь в виде ставня, всегда запертая изнутри, когда хозяин был дома, и снаружи, когда он выходил.

Теперь он был дома; Андрей явственно услышал говор за дверью, пригнувшись к которой несколько минут прислушивался, прежде чем постучаться. Голоса ему были знакомы: в одном он тотчас же узнал голос монаха, но, кто был другой, он не мог припомнить, хотя ему казалось, что он слышал этот голос очень недавно. Во всяком случае эта встреча была ему неприятна: удастся ли по душе перетолковать с приятелем? Оставаться здесь долго ему нельзя — надо непременно той же ночью вернуться домой, а если этот гость пришел ночевать, то, пожалуй, нельзя будет остаться наедине с хозяином пещеры.

Но долго раздумывать ему не дали. Вероятно, заслышав над головой шорох, монах снял тяжелый крюк с петли и раздвинул ставень настолько, насколько это было нужно, чтобы разглядеть посетителя, а затем, узнав Андрея, немедленно вышел к нему другим ходом, с противоположной стороны.

Это был высокий и чрезвычайно худой человек неопределенных лет, бодрый и живой, как юноша, с белой, как у старца, бородой, от которой его лицо с резкими чертами и блестящими глазами, казалось моложавым. На нем была монашеская ряса из порыжевшего от времени сукна, подпоясанная веревкой, с засунутыми за нее деревянными четками и киижалом в серебряной оправе. На его всклоченных белых кудрях была надета скуфейка из потертого бархата.