Перед грозой

— Вы уже знаете, — говорит Лукас Масиас, — что из камней древнего храма и монастыря Санто-Доминго (а он был расположен там, где нынче стоит церковь святого Иосифа, лишь захватывал еще несколько кварталов), так вот из этих самых камней построили театр «Дегольядо» (одно время его называли театром «Аларкон», но переменили название, чтобы почтить дона Сантоса, генерала, который не гнушался сам себе чинить белье и который, сколько бы раз его ни громили в битвах, за одну ночь к утру формировал другое войско. Добрый человек, какой добрый человек был дон Сантос! Душа его не ведала дурных помыслов и была полна благожелательства и милосердия; умер он бедняком — беднее меня. Все свои деньги он раздавал другим). Так вот, как я вам уже говорил, камни Санто-Доминго послужили для постройки театра, и с тех пор, с первого же часа предсказывали, что театр этот плохо кончит, хоть предсказание, или, лучше сказать, видение, которое представилось одной монашке из монастыря святой Кармен, исполнилось не до конца, потому как она говорила, что театр должен обрушиться, когда в нем будет полным-полно людей, а случилось не так, — конечно, если бы я поехал в Гуадалахару, пусть бы мне заплатили, я и то не пошел бы в театр, а уж если бы и пошел, то выбрал «Аполло», где ставят пасторали, хотя лучшим, именно лучшим, считается театр «Дегольядо», даже в Мехико нет ни одного театра, который мог бы с ним сравниться; вы знаете, что потолок в нем разрисован разными фигурами, как в церкви, а на сцепе могут спокойно вместиться четыре алтаря — такие, как в нашей приходской церкви, и повсюду бархат и зеркала: ну ладно, если на этот раз предсказание, или, как я уже говорил, видение, монахини не сбылось, то все равно это предупреждение божие.

— И что только, — продолжал толковать Лукас, — какого рода беспорядки не происходят нынче в мире: сгорел «Дегольядо», сгорел театр «Флорес» в Акапулько, театр «Хуарес» (так, собственно, и должно было случиться) в Монтеррее, палата депутатов; то и дело в разных местах происходят землетрясения, наводнения, революции, как вот эта испанская, где — в Барселоне — жгли церкви и монастыри; [82]и у нас здесь тоже странные дела творятся, словно недолго до конца света; по ночам, когда думаю о том, что происходит, и забываю о том, что ужепроизошло и что мне тогда — ой! — как не правилось, то прошу господа, чтобы не забыл он обо мне: страшно дальше жить и дожить до конца света. Вам, может, и смешно, но мне уже чудится — антихрист родился, да, да, иначе и быть не может. Вон в Оахаке церковь ограбили, а генерал Рейес и этот его рейизм, знаете ли вы что такое рейизм? Совсем как забастовки. Вот я и прошу господа бога, чтобы поскорее вспомнил обо мне, в добрый час.

— Послушай, Лукас, а ты веришь, что дон Порфирио когда-нибудь помрет?

8

Газета «Эль паис» в своем выпуске от четверга, первого июля опубликовала редакционную статью под названием «Пыль и грязь».«Мы уже говорили, — пишет автор статьи, — то, что не слишком удачно именуется «политическим пробуждением» страны, является не чем иным, как вспышкой ожесточения. Одна из наиболее отвратительных и глубоких язв нашего современного общества заключается в отсутствии справедливости, той самой справедливости, которая служит одним из тех краеугольных камней, на которых так же, как на власти и на законах, покоится человеческое общество. Подлинная общественная жизнь немыслима без справедливости — невозможна. Справедливость для социального организма — то же, что здоровье для человеческого организма; и общество, лишенное справедливости, представляет собой больное общество, которому грозит разложение. Именно таким предстает перед нами мексиканское общество — на всей территории республики. Справедливости у нас не существует, начиная от центра и кончая провинцией, где еще менее заметно утешительное сияние этой дочери неба. Прислушайтесь к ропоту, который все громче и громче раздается повсюду…»

А в номере за субботу, двадцать четвертого того же месяца, в статье под названием «Рейизм и коррализм» газета писала: «Рейизм является не политическим феноменом, а общественным, ибо он вышел из недр народной жизни. Тысячу раз на страницах этой газеты мы отмечали раболепный касикизм [83], который почти с тех самых пор, как был установлен мир, господствует по всей республике… Тысячу раз мы восклицали: нация страдает!Спина народа истерзана бичами жестоких касиков, которые нынче называются политическими начальниками. Народ дошел до отчаяния под гнетом империи этих трех касикизмов: касикизм монополий, судебный и административный… Если бы провозгласивший: «Генерала Рейеса!» — провозгласил бы какое-нибудь другое имя, способное стать символом силы и знаменем гневной скорби в борьбе против высокомерного палача, то и это имя было бы встречено криками радости и одобрения. По сути своей рейизм — явление внеличное, в нем воплощены чаяния народа, его возмущение, социальный спазм…»