Первым местом, куда он получил назначение, был Сапотлан-эль-Гранде. В этом небольшом городке — достаточно многолюдном, с кипучей общественной жизнью и весьма передовыми нравами, промышленно развитом, богатом, имевшем хорошие пути сообщения с Гуадалахарой и господствовавшем над обширной округой — новый священнослужитель думал найти благоприятную почву для осуществления своей мечты о крупных апостольских деяниях: наставлять в вере детей и взрослых, но по-новому, более действенно, без рутины и скуки; в школах ввести более современные воспитательные методы; распространять высоконравственную литературу; создавать объединения молодежи обоего пола, а также дамские клубы, союзы рабочих и хозяев, подобные союзам, процветавшим в некоторых странах Европы. Вскоре он сблизился с наиболее уважаемыми семьями и расположил к себе людей, порицаемых в городе за либерализм; этим он возбудил подозрения, прежде всего у приходского священника, которому показались чересчур новомодными и опасными проекты, предложенные новым пресвитером. По мнению приходского священника, отнюдь не требовалось ни вводить какие-то новшества в жизнь прихода, ни пытаться навязать нечто чуждое традиционному религиозному ритуалу; и этот склонный к искренним излияниям неопытный юноша не должен подвергать себя соблазнам, соприкасаясь слишком тесно с жизнью городка, занятого мирскими заботами. Приходский священник всячески преграждал ему путь в местное общество, препоручая работу среди крестьян, и тем самым лишил Рейеса возможности осуществить наискромнейший из его проектов — обновление методов вероучения. В конце концов падре Рейес стал наталкиваться на открытую неприязнь приходского священника, не прошло и года, как он, ни в чем не преуспев, получил перевод в незнакомое селение в другом конце страны, в которое нужно было добираться по труднодоступной дороге верхом, дороге, почти непроходимой в пору дождей, а именно тогда ему и было сообщено о переводе. Когда падре Рейес остановился проездом в Гуадалахаре — его глубокое уныние испугало тех, кто привык видеть его прежде в неизменно веселом расположении духа, а падре Рейеса буквально доконали слухи о священнике, под началом которого ему придется служить: уж такой суровый, неистовый, педантичный фанатик и, вероятно, уже настроен против вновь назначенного — в известной степени в наказание — в это странно именуемое заштатное селение, которое и на карте-то не значится.
Трясясь на спине осла по ухабистым путям-дорогам в дождь и непогоду, останавливаясь на нищенских постоялых дворах, пересекая пустынные края и забытые деревушки, падре Рейес завершил свое путешествие лишь на четвертые сутки, к ночи. Что за хмурое селение странного вида закрытых дверей, загадочных запахов, ускользающих теней! Селение мрака и молчания, оно сразу подавило душу вновь прибывшего. Однообразный перезвон колоколов бил в виски. Голова разламывалась. К глазам подступали слезы. Один из погонщиков, с которыми он проделал весь этот долгий путь, предложил ему свое жилье, где можно было оставить вещи, пока сеньор священник не подыщет себе более подходящего пристанища. Убогая, мрачная лачуга-развалюха. Жена, плачущие детишки в лохмотьях. Тут же хрюкают свиньи. Закудахтали сонные куры. Нечем дышать. Вот-вот разразится буря. Успеет ли он добраться до прихода, пока не хлынет ливень? Беспрерывно сверкают молнии. Подул сильный ветер. Чего доброго обрушится смерч. Крупные капли. Все сильнее, сильнее. Дом приходского священника погружен во тьму.
Но в присутствии дона Мартинеса падре Рейес попытался скрыть свою подавленность, превозмочь ее, чтобы выдержать испытание и завоевать расположение престарелого иерарха, в голубых глазах которого он заметил проблески затаенной сердечности. Прием оказался неожиданным: священник не скрыл от него, что получил о нем неблагоприятные отзывы, однако он был с Рейесом по-отечески сдержан, и, выказав ему доверие, успокоил его и придал ему мужества; он попросил его остановиться в его доме, пока тот окончательно не устроится «по собственному вкусу»; поспешил напомнить о часе ужина и за ужином был приветлив и радушен; приказал привезти его багаж, а затем, прервав беседу, распорядился о комнате, чтобы юноша как можно быстрее мог передохнуть с дороги. Хотя и не чересчур любезное поведение священника не давало повода подозревать его в неискренности, от него исходила сдержанная чуткость человека, которому в свое время тоже выпало на долю немало напастей, а годы научили противостоять им, сохраняя мудрое спокойствие.