Перед бурей

Сейчас мы, конечно, вооруженную борьбу против большевиков прекращаем в том смысле, что снимаем с фронта наши войска — войска Учредительного Собрания. Но это не потому, что мы стали менее враждебны к большевикам, а лишь потому, что отныне держать эти войска на фронте — значит заставлять их сражаться за Колчака, за социальную и политическую реставрацию. Мы их снимаем, чтобы двинуть против реакции; если же это не удастся — то распустим их с прощальным призывом вновь собраться там и тогда, где и когда будет снова водружено знамя Учредительного Собрания.

Мои друзья оппоненты доказывали, что среди большевиков тоже есть «сдвиг», ссылаясь на предложения посредничества местных большевиков, на их уверения, письмо Шумяцкого и т. п. Тогда я предложил им следующее. «Если вы думаете, что пережитые испытания заставили большевиков многому научиться и о многом позабыть, — вы имеете простой способ проверить это. Пусть от вас один товарищ немедленно переберется через фронт. Пусть он явится в Москву или Петроград и разыщет Максима Горького. Пусть Максим Горький проявит свою инициативу и выступит посредником между обоими лагерями. Пусть он предложит ту или другую платформу для примирения: посмотрите, как будут на такое предложение реагировать большевики. Но пусть они заранее знают, что партия с.-р. в одном требовании будет непоколебима: в требовании восстановления всех личных и общественных свобод и созыва Учредительного Собрания».

Тогда же один из членов Учредительного Собрания, довольно известный молодой писатель Иван Вольнов, лично близкий с Максимом Горьким, вызвался исполнить эту миссию. Однако, через фронт пробраться он не сумел и переехал в Москву лишь после того, как большевики взяли Уфу. Он лично верил в успех своего поручения. Я заявил, что не только не верю в эволюцию большевизма, но и заверениям их полной веры никогда не дам. Я слишком привык к тому, что в их среде господствует своеобразный политический аморализм или моральный нигилизм. Ради торжества своего дела они способны дать любое торжественное обещание — и бессовестным образом его нарушить.

Вольский, Святицкий и др. говорили, что, конечно, большевики должны пойти на созыв Учредительного Собрания. Но этот созыв должен быть осуществлен каким-то временным правительством, коалиционным с большевиками; что должна быть выработана согласительная платформа для общей политики этого правительства: что эта согласительная платформа должна быть как бы предтечей согласительной платформы для блока социалистических партий в Учредительном Собрании.

Я категорически отклонил все подобные проекты. Довлеет дневи злоба его. Если бы оказалось — во что я лично не верю — что среди большевиков произошел сдвиг и они пойдут на созыв Учредительного Собрания, — то, вероятно, это означало бы, что и в области экономической политики опыт их многому научил; тогда, быть может, в будущем Учредительном Собрании окажется возможным сотрудничество с ними в тех или иных формах. Но это надо предоставить будущему. Забегать вперед смешно и ненужно. Что касается до соглашения о преобразовании нынешнего большевистского правительства в коалицию до и для созыва Учредительного Собрания, то нам к этому стремиться вовсе не следует. Пусть хотя бы нынешний Совет Народных Комиссаров созывает Учредительное Собрание. Мы домогаемся не доли в их власти, не уступки нашей партийной программе; мы домогаемся полноты власти народа и воплощения в жизнь той программы, за которой будет большинство народа. Вот и всё.

Наконец, я отклонил предложение остаться в Уфе, ибо ждать прихода большевиков для непосредственных переговоров с ними я считал самым нерациональным способом. Для переговоров двух сторон необходимо, чтобы они были, так сказать, на равной ноге. Если, при посредничестве Максима Горького, станут возможны переговоры Советского правительства с Партией С.-Р., действующей, как самостоятельная сила в тылу реакционного колчаковского фронта, — это одно. Если же в Уфе представители победоносной Красной армии будут переговариваться с прячущимися у местных большевиков «бывшими людьми», это совершенно другое. Только переговоры первого рода при известных условиях могли бы что-нибудь дать.

Казалось, в конце концов, все сошлись на том, что надо ждать результатов поездки Ивана Вольного. Разница была в том, что одни — оптимисты предполагали, что эта попытка откроет новые горизонты и даст выход из создавшегося положения. Другие — пессимисты — подобно мне, полагали, что миссия Ивана Вольного даст только новое доказательство, что большевики останутся большевиками, т. е. чистым воплощением партийного деспотизма…

На этом мы расстались. Некоторые из моих товарищей — более подозрительные, чем я, — говорили мне: «А вот увидите, что Вольский не выдержит, затеет какие-нибудь сепаратные переговоры и в них запутается с ног до головы».

— «Не может быть, — возражал я, — после всего, о чем мы говорили, это более невозможно». Прав, однако, оказался не я, а мои более скептические и недоверчивые товарищи.