Перед бурей

Затем — под давлением Мирбаха, попытка Троцкого разоружить их, с угрозой, в случае сопротивления, выдачи австрийским властям; затем — восстание, братанье с рабочими и крестьянами Самары, Уфы, Екатеринбурга, новый революционный подъем, новая эра блестящих успехов. И тех же самых чехословаков, среди которых, как показал съезд их Совета Солдатских Депутатов, было более чем 75 % социалистов, — я видел сбитыми с толку, усталыми, разочарованными…

Их высшее командование, подвергнутое умелой тактике «обволакивания» со стороны русских монархических генералов и в соответствии с их видами инспирируемые агентами Антанты, готово было служить попустителям и даже пособникам реакционных диктаторов и социально-политических реставраторов.

«Низы» же смутно подозревали что-то, волновались безотчетным, беспредметным недовольством, теряли веру в дело, за которое им приказано бороться, хотели бежать от него и сохраняли мертвое подчинение лишь потому, что «свыше» им было сказано: «от вашего послушания здесь зависит судьба нарождающейся свободной независимой Чехословакии»…

«Ставка на доверие» — так можно было характеризовать политику нового, демократического правительства освобожденной территории. Стоило ему высоко поднять антибольшевистское знамя — как под него стали стекаться все, кому большевизм отравил, испортил жизнь. Особенно — офицерство. И это было так естественно.

Офицерство всё, целиком, сплошь было взято под подозрение, было почти что поставлено вне закона большевизмом «первого призыва», демагогическим, охлократическим большевизмом первых месяцев послеоктябрьской революции. Это было нелепо, ибо в массе своей офицерство того времени вовсе не было прежним, кастовым офицерством времен самодержавия. В том офицерстве война давно проделала огромные бреши, а колоссальное разрастание армии заставило влиться в эти бреши целую волну разночинно-демократического элемента.

Жестоко и злостно третируемые солдатами, сделанные козлами отпущения за чужую вину, огульно и несправедливо преследуемые новой властью, оскорбленные и униженные, все эти строевые офицеры стремились в Самару, с жаждой реванша в душе. Новое правительство принимало их с распростертыми объятиями. Атмосфера полного доверия со стороны демократического правительства, предполагалось, заставит размягчить сердца, духовно выпрямит и обновит гонимых в Советской России офицеров, возродит в них демократические симпатии. Предполагалось, что они оценят такое отношение и заплатят за него безусловной лояльностью. Всё было чрезвычайно благородно, идеалистично, и — увы! — в такой же мере утопично.

Оказалось, что среди офицерства слишком много людей, озлобленных на смерть, бесконечно искалеченных злобою ко всему, что пахнет демократией. Оказалось, что множество — если и не большинство — не столько думает о будущем, сколько вспоминает о прошлом, не столько ищет достойного места в предстоящих исторических событиях, сколько жаждет мстить за пережитое.

Оказалось, наконец, что немалая часть офицерства, хлебнувши из горькой чаши нужды, лишений и гонений, охвачена безудержной жаждой жизни, жаждой вознаградить себя за пережитое, жаждой пить до дна полную чашу наслаждений.

Кутежи, разврат, злоупотребление положением и властью, спекуляция — всё это расцвело в тылу немедленно пышным цветом вместе с первыми зародышами будущих конспирации против демократии. «Боже царя храни», распеваемое пьяными офицерскими голосами, начало задавать тон господствующему настроению…

Пришлось принимать против этих элементов известные меры. Тогда они нашли себе пристанище вокруг правительства Сибири, состоявшего из надежных и пестрых элементов, быстро захваченных политически и морально в плен шумной толпой деклассированных элементов высшего порядка: помещиков, согнанных крестьянами с земель; фабрикантов, оставшихся без фабрик; офицеров, с которых солдаты сорвали погоны, и т. п., и т. п.

После первых блестящих побед Народной армии эта разношерстная толпа решила, что большевизм — полутруп, который добить ничего не стоит. И многие из них уже наполовину забыли о ненависти к большевикам — стоит ли тратить силы на ненависть к живым покойникам? — чтобы всю силу этого чувства сосредоточить на их предполагаемых преемниках и наследниках. «Крайности сходятся!».

Уже находились люди, искренно благодарные большевикам за разгон Учредительного Собрания: «Так и надо всем этим господам демократам, заседающим вместе с большевиками в Совдепе!». Уже находились люди, в которых злорадство брало верх над всеми другими чувствами. Уже находились люди, которые твердили: «чем хуже, тем лучше», и почти благословляли большевиков за то, что они своими действиями как бы привели к гибели всю революцию. Своеобразная злорадная благодарность большевикам уже брала верх над ненавистью к ним.