Пепел и снег

К немалому удивлению господина Либиха любезный молодой человек и на другой день не заговорил с ним ни о болезнях матери, ни о медицине вообще, что, понятно, господин Либих счёл противоестественным. Хотя бы на предмет нового метода юный Мантуе мог полюбопытствовать, тем более, что результаты лечения были налицо — Елизавета Алексеевна крепла с каждым днём. Но так и не дождавшись проявлений любопытства со стороны Александра Модестовича, Либих заговорил о гомеопатии сам. Он начал с того, что обрисовал в общих чертах принципы взаимодействия лекарства и организма, именно взаимодействия, а не просто действия лекарства на организм, как принято было считать ранее, ибо организм отвечает на введённое в него средство — отвечает теми припадками[14], против которых средство и рассчитано, но припадки эти проявляются как бы в миниатюре, соразмерно с малой дозой, и даже могут быть незаметными со стороны. Так, всякий раз отвечая на лекарство, организм привыкает к нему и как бы торит дорогу для собственно болезненных припадков. И болезнь по «торёной дороге» быстро покидает организм. Это ли не гениальный метод? (Пусть господа гомеопаты не будут особенно придирчивы к изложенному выше, так как представления провинциального лекаря могут несколько отличаться от их представлений и даже в чём-то не совпадать с идеями основоположника метода — Самюэля Ганеманна, труды которого господин Либих усиленно штудировал. Но что поделаешь: количество затраченных усилий не всегда соответствует глубине понимания предмета; заблуждаясь и упорствуя в заблуждении, учёный может зайти настолько далеко, что станет утверждать невероятные вещи: например, будто против кровотечения помогает другое кровотечение, — не секрет, что некоторым раненым, дабы унять льющуюся кровь, делали дополнительно кровопускания, — или будто обыкновеннейшая вода из пруда, из колодца — панацея, поскольку в той воде в гомеопатическом разведении присутствует всякий элемент, имеющийся в природе, и, следовательно, — лекарства от всех известных человеку болезней, кроме, разумеется, переломов. Эти выводы не лишены логики, но это и не истина, это — где-то возле. Здесь напрашивается риторический вопрос: была ли бы дорога истины так пряма, если бы «местность» возле неё не изобиловала кривыми, запутанными, очень длинными, иногда до очевидного нелепыми, но хожеными-перехожеными путями? Так и господин Либих, и сам гениальный Ганеманн, возможно, ещё были в своё время далеки от дороги истины, по которой так уверенно шагают нынешние господа гомеопаты). Далее Яков Иванович Либих выразил уверенность, что будущее медицины за гомеопатией. И чем меньше человек будет вмешиваться в собственную природу, тем лучше будет для него же, потому что Природа в тысячу раз мудрее человека, и если она чего-то не совершает, значит, в том нет необходимости, и если Природа что-то разрушает, то лишь потому, что иначе уже никак не возможно было, ибо один из основных законов мироздания заключается в том, что силы естества всегда более направлены на созидание, нежели на разрушение; в приложении к человеку это выглядит просто: природа его всегда направлена на восстановление, на выздоровление — посредством борьбы, затраты сил, но — к свету, к теплу, к жизни. (Здесь могут не согласиться господа философы и сказать, что Природе безразлично — разрушение или созидание; что Природе в высшей степени наплевать, вмешивается в неё человек или нет, знает он о ней что-либо или не знает и кто одержит в споре верх — гомеопат или аллопат[15]; она где-то разрушает, где-то созидает, убивает и возрождает, она развивается по своим законам, в большинстве неизвестным человеку, возомнившему себя над ней царём. Быть может, господа философы посчитают себя правыми, если они уверены, что знают о Природе больше, чем провинциал Либих. Но даже и в этом случае господин Либих имеет право на собственное мнение).