Пепел и пыль

По пути в Брушницу я чувствовал себя не слишком уверенно. До сих пор я не совершал в Междумирье никаких дальних вылазок. Кружил по своему городу в поисках потерянных душ, а потом возвращался домой. И не знал, что находится дальше.

Дорога выглядела примерно так же, как наяву. Обычное шоссе. Только здесь тянувшийся за обочинами лес был иным – полон уродливых, безумных Ка деревьев и в свете фары порой проносилось нечто черное, словно обрывки небытия.

Прямо над моей головой проплыл ромбовидный, похожий на ската силуэт и умчался во мрак.

Они стояли по обе стороны дороги. Сперва я миновал одного, потом еще одного, и еще. В моем мире так стояли продавцы грибов и шлюхи. Те, кто стоял здесь, по ту сторону, оставили после себя лишь маленькие деревянные кресты на обочине.

Они не пытались меня остановить. Не знаю, видели ли они меня. Просто стояли на обочине, будто все еще не понимая, что случилось, и не зная, что делать дальше. Вытаращенные в ужасе глаза, как дыры в белых лицах, слегка мерцающие фосфоресцирующим, зеленовато-желтым свечением гнили. От некоторых поднимался легкий дым; я видел одного, сжимавшего в руках погнутый руль. Они стояли вдоль дороги.

Добро пожаловать домой.

Я прибавил газу. Двигатель Марлен живо тарахтел между моими бедрами.

Городок выглядел не столь мертвым, как по ту сторону, – будто он мог жить только прошлым. Дома казались больше и сверхъестественнее, отчасти – словно из сна безумного готического архитектора, а отчасти – точно с картины мистика-примитивиста. Некоторые из них наклонялись друг к другу, а улицы терялись в странной, невероятной перспективе.

Было пусто.

Иногда в мертвом окне мелькало белое эфирное лицо, будто китайский фонарик.

Через рыночную площадь пробежал мальчик в штанишках до колен, катя перед собой обруч от бочки, который он придерживал концом кочерги.

Я медленно пересек площадь.

В небе кружила стая ворон, бомбардируя меня жутким карканьем.

По крайней мере, их голоса звучали как вороньи.

Я не до конца понимаю то, что здесь встречается. Успел сообразить, что почти все обладает некоей душой, и именно ее я зачастую видел – Ка домов, людей и животных, а также иногда Ка чувств и желаний. Они тоже выглядели так, словно у них имелась некая жизнь и собственная воля. Иногда, хоть и редко, мне попадались существа, происходившие, похоже, откуда-то еще. По крайней мере, так я себе это объяснял. Их было трудно отличить, поскольку почти каждый предмет или существо, которые я встречал, выглядели странно и гротескно. Когда-то я напридумывал названий, приписал этим явлениям разные роли и пытался понять, чем они являются, но это были теории.

Люди, особенно заблудившиеся тут умершие, выглядели так, как они себя ощущали. Если мальчик, который перебежал через площадь, был одним из них, а не явлением, которое я называл отражением, вероятно, он умер стариком, но воспринимал себя как восьмилетнего малыша в коротких штанишках.

Чаще всего, однако, они просто не знали, что умерли.

Миновав ратушу, выглядевшую странно зловеще, будто замок с привидениями, я внезапно услышал шум множества голосов – словно, бродя в море, вдруг зашел в полосу холодной воды. Метром раньше все было пусто и мертво, а через шаг – шум и гам. В мгновение ока появились прилавки и бродящие вокруг них люди. Я услышал пронзительное: «Шувакс! Шувакс, народ, дешево, оригинальный англичанский!», «Гуси, господа! Жирные гуси!», «Яйца по два гроша!». Меня окружила толпа. Все бродили среди прилавков, а я осторожно катился между ними. Но казалось, меня никто не замечает. Я видел, как они вдруг один за другим поднимают головы, перестают торговаться и смотрят куда-то в жуткое небо, полное лениво переливающихся разноцветных туманностей; закрывают руками глаза от несуществующего солнца.

И тут на забитый людьми полупрозрачный рынок, груды картошки на деревянных повозках, клетки с курами и женщин в платках на голове обрушилась неожиданная резкая вспышка, будто кто-то сделал фотоснимок. Толпа вернулась к своим занятиям, снова начав торговаться и куда-то идти, но уже вслепую и неосмысленно. У бабы, ощупывавшей гуся, ничего не получалось, так как у нее осталась всего одна рука и только половина лица. Продавец пытался вслепую нашарить деньги, а из его глазниц струями текла кровь. В воздухе, точно снег, парили хлопья сажи и множество белых тлеющих перьев. Безголовый прохожий маршировал как заводная игрушка, пытаясь пройти между прилавками.

А потом я проехал еще метр – и все исчезло. Площадь снова была пуста.

Именно это я называю отражением. Меня не видят, с ними невозможно заговорить, и, похоже, их вообще здесь нет. Они будто тени, выжженные на стенах Хиросимы. Думаю, это Ка некоего мгновения в один из торговых дней, которое множество людей ощутили столь мощно, что оно отразилось в мировой материи и теперь повторялось как заевшая пластинка. Хотя бы потому, что на них внезапно упала бомба.

Но это лишь очередная теория.