Пепел

– Ну, а что ты, почтеннейший пан посол, исследуешь, штудируешь? Скажи откровенно.

– Вы, пан граф, приехали из одной из столиц мира и расспрашиваете меня, беднягу, про новости? Ведь это я должен был бы спрашивать у вас про новости!

– Ты хорошо знаешь, что я не книжный червь, чего же ты со мной препираешься! Если хочешь узнать новости, так одну я тебе сообщу: я привез тебе в подарок такой штуцер с нарезкой из дамасской стали, какого ты еще не видывал в сем мире. Ну, а теперь твой черед: рассказывай, что читаешь?

– Штуцер… – прошептал Трепка, прищурясь. – Пожалуй, это любопытно. А где же он?… Хорошо бы собственными глазами увидеть его в сем мире! Что касается меня, то я почитываю что придется… То прочту главку из «Мистического города» монахини Марии Агреда,[379] то для разнообразия какую-нибудь проповедь ксендза Лускины…[380] Вот и все…

– Ты, вольтерьянец, читаешь ксендза Лускину!.. Кто тебя не знает, так еще примет за чистую монету. Ведь тебя того и гляди дьявол ночью утащит, и следа от тебя не останется.

– Пан граф, вы изволите неприлично шутить.

– Брось ты, пожалуйста, этого графа!..

– Да ведь как же?

– Трепка, смотри, как бы я тебе костей но поломал!

– Нельзя ли тогда именовать вас хотя бы швабским, немецким, австрийским графом, а то как же так без всякого титула?… Даже если у шляхтича две деревушки в Западней Галиции, и то не подобает ему оставаться без титула. А как же владетелю стольких поместий!..

– Я ни немецкий и никакой иной граф… Я вовсе не граф! – воскликнул Кшиштоф, краснея как девушка. – Ты сам хорошо знаешь, что это мой отец жаждал этого титула, вот мне и пришлось… Ну а теперь он его получил.

Трепка опустил голову и исподлобья пронзал Кшиштофа ироническим взглядом. На его плотно сжатых, словно запертых на замок губах змеилась насмешливая улыбка.

– Чего ты так смотришь? – крикнул Цедро.

– Смотрю, и все.

– Слишком долго не советую!

– Я тоже решил купить себе австрийский титул. Кой черт! Ведь известно, что Трепки Неканды, Топорники из Гжегожевиц, – да, да! – самая древняя фамилия в Польше: при Лехах они были воеводами![381]

– Ты, Рафал, может, не знаешь, что Жепиха[382] была урожденная Трепка?

– Вот именно!

– Они и святого Станислава с Болеславом Смелым зарубили.[383]

– Ложь!

– И поэтому все вольтерьянцы… Ну, что ты так смотришь?

– Смотрю, сударь, откуда из вас немецкий ум прет.

– Думаешь, брат шляхтич, что я дам себя с кашей съесть… Воображаешь, что я буду плясать под твою дудку. Я теперь за тебя примусь, Щепанек!

– Может и так случиться.

– Начну тебя учить политике.

– Все что угодно, кроме политики. В политику я не играю. Теперь только вижу, что всю жизнь в политике был дураком. Не по моему уху эта музыка. Сажать картошку, пахать, жать, лошадей и даже овец лечить – вот моя стихия.

– Не отрицаю. А зачем ты в мои дела путаешься?

Я занимаюсь политикой…

– Признаюсь, не знал.

– Надо, братец, жить. Понимаешь?

– Понимаю.

– Будешь только сажать да копать картошку – не выживешь.

– И это понимаю.

– Если бы все мы зарылись в лесах, в полях, попрятались за навозными кучами да скирдами хлеба, так совсем бы сошли на нет.

– Верно! Надо сунуться к немцам.

– Конечно! Ты разве сам не совался? Не болтался по разным Франциям, Италиям да Германиям?

– Я по приказу старших болтался, я просил милостыню. И не напоминай мне, черт возьми, про мой жребий! Мерзость одна трясти лохмотьями, дыры показывать да скулить – ну его!

– Я, – проговорил Цедро сквозь зубы, – милостыни не прошу и не забавляюсь по своей воле. Отцовская воля для меня свята. Но я думаю, что нам нужно знакомиться с окружающим миром, учиться понимать европейскую жизнь. Мы должны идти к немцам! Именно к ним, под их кров, присматриваться, как они живут, постигать, в чем их сила. Как же иначе отразишь. удары? Надо завязывать отношения, чтобы ими воспользоваться. Если бы ты знал, сколько раз я, человек маленький, бывал полезен… Я это не для похвальбы говорю, а признаюсь тебе, как брату. Не раз, бывало, все губы себе искусаю, пока ожидаю в приемных, делаю визиты, разъезжаю, расхаживаю, дожидаюсь, упрашиваю…

Лицо у Трепки забавно сморщилось. Он язвительно смеялся.

– Мне вас, сударь, не жаль… – процедил он сквозь зубы, прищурив глаза. – Зря вы трудились.

– Зря!

– Совершенно зря.

– Так… – передразнил его Кшиштоф и быстро заходил по комнате. – Зарыться в деревне, отгородиться на своем гумне от всего света, а там хоть трава не расти. Какое мне дело?… Не при мне началось, не при мнеи кончится!