Через неделю Ольга приехала. Был светлый золотистый день теплой осени, когда леса уже были тронуты желтизной, а в воздухе реяли бесчисленные паучки, переносимые ветром на едва заметных паутинках. В этот день лесники собирались из соседних деревень в Красавино, чтобы ехать на автобусе в лесничество. Суздальцев пригласил их в сельсовет, и все они стали свидетелями бракосочетания. Смотрели, как Суздальцев и Оля отдают секретарше паспорта, а та метит их печатью, вписывает их имена и место, где состоялось бракосочетание, — село Красавино.
После нехитрой церемонии, без венчального платья, марша Мендельсона, нарядных гостей, они гурьбой вышли из сельсовета. Суздальцев зашел в магазин и купил несколько бутылок сладкого красного вина и конфеты. Они все пошли к тете Поле играть свадьбу.
Тетя Поля, превозмогая болезнь, встала к столу. Суздальцев наливал вино. Лесники чинно чокались, немногословно поздравляли:
— Андреич, чтоб, как говорится, полная чаша.
— Чтоб мир да любовь.
— Дом покрепше, да детей побольше.
Тетя Поля, бледная, худая, чуть пригубила сладкую рюмочку:
— Теперь, Петруха, ты долго здесь не задержисся. У тебя вон поводырь отыскался. Уведет. Да и ладно, хорошо с тобой пожили. — Она радовалась за него и тихо горевала, словно навсегда прощалась.
Лесники стали рыться в карманах и дарить подарки. Кондратьев подарил свой отточенный перочинный ножик, которым минувшей зимой свежевал белку. Полунин достал и подарил рыболовный крючок с самодельной начищенной блесной и грузилом. Капралов извлек из куртки свернутый сыромятный ремешок. Ратников достал пуговицу от лесного мундира с двумя дубовыми веточками. А Одиноков картинно расстегнул ремешок своих линялых «летческих», как он их называл, часов и протянул Суздальцеву:
— Бери, Андреич, на память.
Еще выпили, шумно поднялись и гурьбой пошли на остановку, где их подхватил автобус. Увез в лесничество. Тетя Поля снова легла и забылась. А они, новобрачные, пошли гулять по чудесным, озаренным полям, по опушкам с последними неяркими цветами, над рекой, в которой струились едва заметные золотистые нити.
К вечеру набежал легкий дождик, говоря о том, что лето кончилось и начинается совсем другая пора, с темными вечерами, тяжелыми дождями, молчаливыми, красными и золотыми лесами.
Они сидели за перегородкой, глядя, как в оконца стучит дождик, и по стеклу текут капли. На печке висели его обшарпанные куртки, картуз. Качалась под потолком шкурка белки.
— Я сочинила стих, — сказала она. — Это мой тебе свадебный подарок.
— Прочитай.
Она стала читать, и он запоминал эти строки, тихий певучий звук ее голоса под постукивание дождя по стеклу. Думал, что через много лет вспомнит этот стих и прочтет.
Он поцеловал ее, слыша, как за перегородкой тихо во сне стонет тетя Поля.
Когда совсем стемнело, они пошли к реке. Она держала две стеариновые свечки, которые привезла из Москвы. Он нес березовое, расколотое надвое полено. Спустились в темноте к воде. Река текла, пахла холодом опустившейся на воды осени.
Он зажег спички, укрепил на полене обе свечи, запалил их и спустил на воду. Река подхватила этот березовый ковчег с двумя горящими свечками. Понесла, отражая в черной воде. Ковчег удалялся, его тихо крутило, и над водой горели два туманных светильника. Он смотрел, как удаляются свечи, и думал, что это две их души, соединенные вместе, подхвачены бесконечным временем. Удаляются в таинственном потоке. Огни исчезли за поворотом. Некоторое время воздух светился, а потом стало темно.
Взявшись за руки, молчаливые и печальные, они вернулись домой.
…Ольга спала, свернувшись на кровати калачиком, а он сидел под лампой и писал. Город, который когда-то манил его своими волшебными садами, царскими чертогами, драгоценными минаретами, загадочный азиатский город, в который стремился его зачарованный странник, мечтательный путник, теперь окутывался дымом разрывов, сотрясался ударами авиабомб и снарядов…
Герат, огромный, выпукло-серый, как застывшая лава, накаленно дышал. Состоял из бесчисленных складок и вздутий, пузырей и изломов. Будто отвердел, вмуровав в себя голубые осколки мечетей. Остановившийся окаменелый разлив, хранящий дуновение древнего ветра. След чьей-то огромной подошвы, коснувшейся глины. Высохший отпечаток чьей-то великаньей стопы.
Среди офицеров, срывавших голоса от крика, стоял полковник с белесыми бровями и оживленным, почти веселым лицом. Ему не было места среди командиров, ведущих бой. Скорее всего, он был замполитом дивизии. Его тяготила бездеятельность, и он, выбрав Суздальцева, комментировал картину сражения, какой она ему открывалась.