Пелевин Виктор

— Малюта обиделся? — удивился Татарский. — Да у него самого над столом такие надписи… Вы видели, что он вчера наклеил?

— Нет еще.

— У него над столом написано: «Как с деньгами?» Ну, это ладно, этот импульс мы понять можем. А теперь снизу такой текст появился: «У всякого брэнда своя легенда. У каждого Демида — своя планида, а у каждого Абрама — своя программа».

— И что?

Татарский вдруг почувствовал, что Ханин действительно не видит в такой сентенции ничего странного. Больше того, он сам вдруг перестал видеть в ней что-то странное.

— Я не понял, что это значит: «У всякого брэнда — своя легенда».

— Легенда? Это у нас так переводят выражение «brand essence». То есть концентрированное выражение всей имиджевой политики. Например, легенда «Мальборо» — страна настоящих мужчин. Легенда «Парламента» — джаз, ну и так далее. Ты что, не знаешь?

— Да нет, знаю, конечно. За кого вы меня принимаете. Просто очень странный перевод.

— Что делать, — сказал Ханин. — Азия.

Татарский встал из-за стола.

— А где у вас туалет? — спросил он.

— Следующая дверь, как из кухни.

Зайдя в туалет. Татарский уперся взглядом в фотографию бриллиантового колье с надписью «De Beers. Diamonds аге forever»[24], висевшую на стене напротив входа. Это несколько сбило его с толку, и несколько секунд он вспоминал, зачем сюда пришел. Вспомнив, оторвал листок туалетной бумаги и записал:

«1) Брэнд-эссенция (легенда). Вставлять во все концепции вместо «психологической кристаллизации».

2) «Парламент» с танками на мосту — сменить слоган. Вместо «дыма Отечества» — «АН that jazz». Вариант плаката — Гребенщиков, сидящий в лотосе на вершине холма, закуривает сигарету. На горизонте — церковные купола Москвы. Под холмом — дорога, на которую выползает колонна танков. Слоган:

ПАРЛАМЕНТ

ПОКА НЕ НАЧАЛСЯ ДЖАЗ

Спрятав листок в нагрудный карман и спустив для конспирации воду, он вернулся на кухню и подошел вплотную к плакату с краснознаменной «Кока-колой».

— Просто потрясающе, — сказал он. — Как вписывается, а?

— А ты думал. Чему удивляться? Знаешь, как по-испански «реклама»? — Ханин икнул. — «Пропаганда». Мы ведь с тобой идеологические работники, если ты еще не понял. Пропагандисты и агитаторы. Я, кстати, и раньше в идеологии работал. На уровне ЦК ВЛКСМ. Все друзья теперь банкиры, один я… Так я тебе скажу, что мне и перестраиваться не надо было. Раньше было: «Единица — ничто, а коллектив — всё», а теперь — «Имидж — ничто, жажда — всё». Агитпроп бессмертен. Меняются только слова.

У Татарского зародилось тревожное предчувствие.

— Послушайте, — сказал он, садясь за стол, — а вы случайно на загородных собраниях актива не выступали?

— Выступал, — ответил Ханин. — А что?

— В Фирсановке?

— В Фирсановке.

— Так вот в чем дело, — сказал Татарский и залпом выпил водку. — Все время такое чувство, что лицо знакомое, а где видел, никак вспомнить не могу. Только бороды у вас тогда не было.

— Ты чего, тоже в Фирсановку ездил? — с веселым удивлением спросил Ханин.

— Один раз, — ответил Татарский. — Вы там с такого похмелья на трибуну вышли, что я подумал — вас сразу вырвет, как рот откроете…

— Ну, ты не очень-то при жене… Хотя да, мы туда в основном пить и ездили. Золотые дни.

— И чего? Такую речь толкнули, — продолжал Татарский. — Я тогда уже в Литинститут готовился — так даже расстроился. Позавидовал. Потому что понял — никогда так словами манипулировать не научусь. Смысла никакого, но пробирает так, что сразу все понимаешь. То есть понимаешь не то, что человек сказать хочет, потому он ничего сказать на самом деле и не хочет, а про жизнь все понимаешь. Для этого, я думаю, такие собрания актива и проводились. Я в тот вечер сел сонет писать, а вместо этого напился.

— А о чем говорил-то, помнишь? — спросил Ханин. Видно было, что воспоминание ему приятно.

— Да чего-то о двадцать седьмом съезде и его значимости.

Ханин прокашлялся.

— Я думаю, что вам, комсомольским активистам, — сказал он громким и хорошо поставленным голосом, — не надо объяснять, почему решения двадцать седьмого съезда нашей партии рассматриваются не только как значимые, но и как этапные. Тем не менее методологическое различие между этими двумя понятиями часто вызывает недопонимание даже у пропагандистов и агитаторов. А ведь пропагандисты и агитаторы — это архитекторы завтрашнего дня, и у них не должно быть никаких неясностей по поводу плана, по которому им предстоит строить будущее…

Сильно икнув, он потерял нить.