Пекарь Ян Маргоул

На другой день Ян ушел из дому, решив не возвращаться, пока не снимет в Надельготах помещения для жилья и для пекарни. он хорошо знал эти места. Красивая деревня на опушке леса, к которому прикасается речка, словно лунный серп к ночному облаку. Ян так и видел деревушку, белеющую в темноте.

Било восемь, а из дому он вышел в шесть утра. он шел прямо по дороге, не сходя на тропинку, сам не зная почему; на ходу он чуть раскачивался, как моряк, и, проходя мимо дорожных столбов, притрагивался к ним пальцами. Остановился, чтоб окликнуть старушку с вязанкой хвороста на спине, на ходу перекинулся словечком с козопасом. Время близилось к девяти, когда Ян пришел в деревню; в корчме его встретили приветливо, по никто не советовал ему сложить печь и заняться хлебопечением.

У крестьян свой хлеб, а батраков кормит хозяин… Кому продавать будешь?

Арендуй мельницу, — предложил надельготский староста.

— Я бы рад, — ответил Ян, — да денег нету.

Тут все принялись уверять его, что на мельнице можно заработать более чем достаточно, и Ян опять поверил. И возвел новый, твердый замысел на горе своего безумия. Всю утварь, все, что у него останется после аукциона, он продаст и на эти деньги арендует надельготскую мельницу. Решено!

В честь этого мужики опрокинули по стаканчику, но Ян встал из-за стола, пока не опьянел, и пошел к мельнице.

Вода в запруде отражала веселое небо — стоял июнь. Вот оно, место, где нет ни горя, ни забот, здесь будет вдоволь воды и достаточно хлеба. Ян вошел в мукомольню, тронул колеса и маховик, потом, заметив, что ступеньки лестницы, ведущей наверх, разбиты, взял и починил их.

Он возвращался в город, видя себя уже мельником. Шел, рассыпая по дороге приятность своих мечтаний, подобно лопнувшему мешку, из которого сыплется мука. Может, в Надельготах над ним и посмеялись, но все эти крестьяне так глубоко вошли к нему в душу, что их насмешки не задевали Яна. Возможно, кто-нибудь назвал его дураком, но Маргоул знал все названия, какие люди могут давать друг другу, не оскорбляя. Опираясь на палку, Маргоул шел вперед, рассекая северо-восточный ветер; чувство новизны заставляло его высоко держать голову, и казалось, он даже что-то напевает.

Йозефина выслушала решение и замысел Яна с радостью. Вот уже двадцать дней, как она в нетерпеливой надежде ждала, что Маргоул одолеет злой рок и, взяв за руки ее и сына, уведет их отсюда, как обещал. Собирать было уже нечего. Куры не кудахтали в клетушках, цесарки не бродили по двору. Йозефине хотелось прочь отсюда, она затаила обиду на весь Бенешов. А пекарь плавал, как селезень в пруду, несчастье не сломило его, и жена снова поверила, что он человек умный и хозяин своей судьбы.

— Разрази гром это гнездо бездельников, — сказала она. — Уедем скорее!

Она связала перины — узел получился не очень большой — и снесла в одно место свои сковородки, кастрюльки; а когда настал час ужина и час сна, пришлось опять все разложить по прежним местам.

Оказывается, надо было подождать еще пять дней, пока не проведут аукцион. Тут весь дом превратился в торжище, топот ног раздавался по лестницам, с полсотни мужланов ринулись в конюшню. Ого-го! Над крышей пламенем вставал галдеж, и лошади бились, вскидывались на дыбы. Кулак, словно молоток, стучал по столу Маргоула, чесоточная рука копалась в вещах хозяйки под крик аукциониста:

Десять гульденов — раз!

Берите все, — сказала пекарша щербатой бабе, у которой на месте языка полагалось бы шевелиться змее. — Ни я, ни Маргоул вас пальцем не тронем.

Вот как! — взвизгнула баба. — Ах ты дрянь, сидишь по уши в сраме вместе со своим растратчиком, а туда же — «не тронем»! Я женщина бедная, а не нужно мне ваше дерьмо, и даром не возьму! Слава богу, есть порядочные люди, брезгуют хламом из банкротовой берлоги! Непривычна я за одним столом с ворами брюхо набивать, — чай, за деньги покупаю, наличными плачу! Захочу — твое тряпье моим будет; захочу — твой подвенечный наряд будет мой, только я-то его и не коснусь, разве огородное пугало из него сделаю!

Под этот вороний грай Йозефина менялась с каждой минутой, а когда баба заверещала о ворах, схватила ее за руку и дернула изо всех сил. Тут подоспел Ян, совершенно спокойный и поэтому склонный немного пошутить, он нес куда-то таз, полный воды, и подсунул его теперь так, что баба, которую Йозефина повалила, села в лужу.

Кричи, Ян Йозеф, от радости, а ты, Маргоул, смейся, как смеется толпа, что на самой большой из берлинских площадей хлещет Стиннеса.

Меж тем покупатели копошились в доме, как черви в сыре. Все было перевернуто вверх дном, на все легла печать наглости. Продавец содовой скупал по мере сил самое необходимое, чтоб вернуть Яну; тем же занималось еще несколько друзей.

Столпотворение постепенно близилось к концу; то один, то другой покупатель уходил домой, чтоб поскорее взвесить, пересчитать добычу; но все еще велика была свора. Растаскивали что кому в руки попадалось; кряхтя, волокли тяжелые предметы из одного угла в другой.

Ян с Йозефиной ушли, Дейлу и остальным друзьям выпало на долю гнать покупателей из дому.