Пейзаж

Сказать по правде, появление Второго в этом доме напоминало визит инопланетянина на Землю. Второй вырос в Хэнаньских сараях и был свято уверен, что ссоры между мужем и женой, драки между отцом и сыновьями, свары между братьями и сёстрами — обычное дело в каждой семье. Без этих конфликтов и семья не семья, домочадцы не домочадцы. А иначе не отличишь дом от какого-нибудь общественного учреждения! Однако в доме Янов всё было устроено совершенно иначе. Тут царили любовь, забота, равенство и демократия, каждый был предупредителен и ласков… Впервые оказавшись у Янов, Второй ужасно растерялся, просто не понимал, как себя вести, только спустя два-три месяца немного пообвыкся. Атмосфера, царившая здесь, просто заворожила мальчика. Второму начало казаться, что лишь в этом доме его сердце бьётся в груди настоящего человека. Он сам не заметил, как стал бывать у Янов почти каждый день.

Ян Мэн заканчивал неполную среднюю школу и собирался поступать в школу для мальчиков № 1.[15] Он был лучшим в классе, так что никто не сомневался в успехе. Второй же учился в самой обычной городской школе, и оценки у него были не ахти. Но Ян Мэн относился с искренней симпатией и благодарностью к своему спасителю, к тому же им всегда было о чём поговорить — и вскоре мальчики стали закадычными приятелями. Второй постепенно полюбил кофе. Когда ему в первый раз предложили попробовать, он подумал, что эта тёмно-коричневая жидкость — какая-то традиционная микстура, доктор Ян, должно быть, решил, что у него простуда. Только потом он узнал, что эта забавная штука называется «кофе» и в высшем обществе все её пьют. В доме Янов Второй попробовал такие блюда, которые он никогда раньше и в глаза не видал. Однажды ему досталась целая тарелка супа с белыми грибами-«ушками» — у Ян Лан болел зуб, и она не захотела. Ян Мэн увидел, что осталась лишняя порция, и настоял на том, чтобы отдать её товарищу. Съев суп, Второй так пропотел, что целую ночь не мог уснуть. Уже за полночь ему пришла в голову мысль — может, в тот суп что-то подсыпали? Когда он на следующий день спросил об этом Ян Мэна, тот долго хохотал.

Второй тоже решил пойти в школу № 1. Ян Мэн позанимался с ним пару дней и заявил, что с такой головой на плечах Второй даже в Цинхуа[16] без труда поступит. Так неожиданно у Второго появилась цель в жизни.

Вечером, когда домашнее задание у всех было сделано, учительница Ян частенько брала с полки какую-нибудь книгу и начинала тихо, не спеша читать вслух. Её голос был невероятно мягким и красивым. Речь лилась так плавно, что слова, казалось, падали с неба, кружась в воздухе. Так Второй представлял в своих фантазиях голоса небожителей. «Вот если бы моя мать тоже могла так!» — нередко думал он. Матушка всегда старалась орать как можно громче, будто кто-то держит её за горло и не даёт сказать. Слюна летела во все стороны, окружающим то и дело приходилось утираться. Мать нигде никогда не училась, но определённо была умна. Бранясь, она умела приправить ругань самыми скабрёзными и обидными словечками из всех языков мира, выходило так смешно, что жертва не знала, смеяться или плакать. А учительница и её дети никогда не произносили даже самых безобидных ругательств. Как-то раз Второй рассказывал историю, как кто-то дома разбил стекло и, увлёкшись, брякнул «твою ж мать!». Все сразу нахмурились, а Ян Лан даже заткнула уши и заявила: «Фу, неприятно слушать! Выражаешься как хулиган!»

Второй залился краской и долго боялся глаза поднять. Никто его больше не ругал, но с того дня он перестал сквернословить в доме Янов.

Учительница читала ребятам «Буревестник» Горького, «Лунный свет в пруду с лотосами» Чжу Цзыцина и «Божественную комедию» Данте Алигьери. Однажды в субботу выдалась красивая лунная ночь. Серебристый свет просачивался в окна сквозь кроны деревьев и ложился бликами на стены и пол. Ян Лан уговорила всех выключить в комнате лампы, чтобы светила только луна, и включила приёмник на полную громкость. Комнату заполнила нежная музыка, и Ян Лан босиком, в белом платьице вышла вперёд, встала лицом к окну в лунные лучи и тихонько запела:

Я вижу сквозь слёзы свою уходящую юность,
Чреду унижений и слёз и сплошных меланхолий.
И прошлого тень неотступно летит надо мною.
Куда ни бегу — надо мною тяжёлые крылья.
И справа, и слева — хватает, за волосы тянет,
А я отбиваюсь — и слышу пронзительный голос:
«Ты знаешь, кто это тебя и хватает, и тянет?»
«Наверное, смерть», — я кричу. И с серебряным звоном
Я слышу, как голос ответил: «Не смерть, но Любовь!».[17]