Пейпус-Озеро

— Я и сам не знаю, — говорил поручик, едва слышно, точно бредил. — Может быть, Ножов прав, и все агитаторы правы. Может быть, правда там, за озером… Во всяком случае настоящие игроки у красных. Юденич хотел пройти в два хода в дамки, а теперь сидит здесь, в нужнике. Да… Чорт его знает. Но как же теперь я?.. Я — Баранов, боевой офицер? Как я отсюда вылезу? Юноша, ты слышишь? Писарь!.. — он повернулся, посмотрел на Николая Реброва и раздельно сказал: — Пошел вон. Завтра.

Глава 7. Человеческий квадрат и его диагонали.

Канун Рождества. Николая Реброва вез эстонец за четыре фунта рису и фунт сахару. Был мороз. — Но, ти-ти! — пискливо покрикивал эстонец на шершавую клячонку. — Я тебе — ти!

Что за неудача. Ни двоюродного брата, ни Павла Федосеича юноша не застал: куда-то уехали на праздник в гости. Он направился пешком к сестре Марии. Теплое, нежное чувство к ней ускоряло его шаги, и путь показался ему коротким. Вот они белые палаты из-за темных остроконечных елей. А вот и с голубыми ставнями белый одноэтажный милый дом. Сердце его дрогнуло. Сестра Мария! Нет, это не она. Это какая-то старуха сидит на приступках в согбенной позе.

— А, здравствуйте, — сделал юноша под козырек. — Вы как здесь?

Помещица Проскурякова вздрогнула, выпрямила спину и наскоро отерла красные от слез глаза.

— Коля, вы?

— Я. Но почему вы-то здесь, Надежда Осиповна? И как будто плачете… Не случилось ли что?

— Нет, нет, ничего… Я очень счастлива, — поспешно воскликнула старуха, но лицо ее на мгновенье исполосовалось отчаянием и вновь приняло приветливо-беспечный вид. Она сильно постарела, обмотанная той же клетчатой шалью голова ее тряслась. Заячий короткий душегрей и острые колени, обтянутые черной потрепанной юбчонкой.

— Будьте добры, садитесь… Я очень очень счастлива, — заговорила она надтреснуто и фальшиво. — Вы не можете себе представить, сколько мы перенесли лишений и какой заботой окружил меня мой муж.

— А, кстати, где же он, ваш Дмитрий Панфилыч?

Юноша заметил, как концы ее губ в миг опустились, она попробовала весело улыбнуться, но получилась болезненно плаксивая гримаса и голова пуще затряслась.

— Ах, вы про Митю? Они сейчас придут… Они пошли прогуляться.

— Кто они?..

За стеною тяжелые, как гири, каблуки, и в открывшуюся дверь высунулась длинноволосая седая голова с дымящейся в морщинистом рту трубкой.

— Ага! Знакомый!.. Троф резать приходиль? — проговорил Ян тонким голосом и, шагнув, взял Николая Реброва за плечо. — Пойдем в дом… Здесь мороз… Как это… картофлю кушать будешь… картул… Кофей пить…

— А где сестра Мария?..

— Пойдем, пойдем… — Он ласково обнял юношу и повлек в дверь.

Тот недоуменно взглянул чрез плечо на старуху-помещицу, хотел ее тоже пригласить с собою, но Ян уже захлопнул дверь.

Вот она кисейная, белая с темным распятием комната. Вот изразцовая печь и знакомый широколобый кот на ней. И как-то по-родному все глянуло со стен и из углов. И сразу глаз нашел чужое: огромный сундук и чемодан. Впрочем, нет. Где же это он видал?

— Хи-хи-хи… — закатился, защурился старик и стал шептать в самое ухо юноше: — Про дочку? У-у-у… После праздник пулмад, как это… свадьба…

— Что вы, Ян? Неужели? — юноша даже откачнулся, внезапный холод передернул его плечи. — Сестра Мария? За кого же она? Что вы?

— Тсс… — пригрозил старик и, прищелкнув языком, таинственно, как заговорщик, зашептал: — Митри, мыйзник… помещик… ваш, русак… Старуху видал? Старуха толковал — жена… Митри толковал — любовня… Гони к свиньям!.. Не надо!.. Давай молодой… Давай Мария. А ты, — ткнул он юношу в грудь согнутым пальцем, — ты есть глюп, очень дурака. Ват саламмабапса… Бараний голофф…

— Почему?..

— Э-э… Дуррака… Баран… Святой девка упускайль… Он… как это… он плакал без тебя…

— Кто?

— Девка плакал, Мария… Много ваши руськи женились, оставался здесь. А ты зевал. Куррат… Мал тебе дом был? Плохой хозяйство? — Старик говорил, как брюзжал, не вынимая из зубов трубки. Те же синие короткие шаровары, те же полосатые с отворотами чулки плавно двигались по комнате, а старые жилистые руки вынимали из резного шкафа посуду, сахар, хлеб.

Николай Ребров вдруг сорвался с места и выбежал на улицу: по дубовой аллее, развенчанной вьюгами, шла дочь старика.

— Сестра Мария! — протянул он ей обе руки.

Но та крепко и страстно обняла его и поцеловала в щеку. Она была обольстительно свежа. От нее пахло вьюжным снегом и черемухой.

— Знакомьтесь, — сказала она. — Это мой будущий… Ну… Это мой жених…

— Мы знакомы… Здравствуйте, Дмитрий Панфилыч…

Муж старухи, насвистывая веселую, небрежно и молча подал широкую, как лопата, руку. Старуха все еще сидела на приступках. Она надвинула на лицо шаль и отвернулась. Мимо нее прошли, как мимо пустоты. И вместе со скрипом затворившейся двери, раздался ее глухой, тягучий стон.

Пили кофе. Николай Ребров и Дмитрий Панфилыч, как коршун с ястребенком, исподлобья перестреливались взглядами. Сестра Мария придвинула им свинину.

— Мой старик. Мой грех… как это… свин… да, да, свинь кушать. Завтра, — говорил Ян, — мой сегодня картул кушать надо. Мари! Хапупийм…