Пегас, лев и кентавр

Тиграныч «завязывал» и начинал хныкать, что он одинок и его никто не понимает. Без Млады и Влады старичку было тоскливо: некого стравливать, не на ком срываться. Знатный куровед попробовал приспособить для этих целей Андрея, но тот был всегда сердит и вдобавок вооружен до зубов. Тогда Белдо додумался вызвонить себе Птаха.

Выдернутый из привычной машины, Птах в квартире ощущал себя неуютно. Здесь нечем было рулить, некуда ехать и вдобавок не имелось под рукой бардачка, наполненного всевозможной всячиной. Да еще Белдо непрестанно брюзжал и требовал от Птаха эмоциональности, с которой у бедняги обстояло совсем худо. Ту же, что имелась, он в основном использовал на дорогах, колотя ладонью по гудку.

Временами Птах подходил к кухонному окну и с тоской смотрел на свой припаркованный внизу автобус. Но все же куда чаще у окна своей комнаты стояла Полина. Она проводила у него долгие часы, точно в этой рамке с подвешенной на ниточке луной, двумя крышами и отрезком проспекта скрывалась какая-то невыразимая тайна.

Долбушин запрещал ей бывать на улице, но она уламывала Андрея, и он таскался за ней по бульварам, распугивая прохожих, ибо профессия Андрея была крупными буквами написана у него на лбу. Позади обычно крался Белдо и люто ревновал. Ему почему-то казалось, что все обязаны интересоваться не хорошенькой и одновременно загадочной девушкой, у которой есть личный охранник, а пожилым сухофруктом с алым платочком в кармане.

А тут еще Полину начало неотступно преследовать ощущение близости любви. Причем любви не потенциальной, которая когда-то там способна сложиться при определенных обстоятельствах, а любви уже осуществившейся. Она знала, что ее любят и – главное – что она любит сама. Почти задыхаясь от этого ощущения, она оглядывалась, но видела только Андрея и Белдо. Андрей бычился и смотрел на прохожих, как на потенциальную мишень, даже в животе беременной женщины подозревая связку противотанковых гранат. Белдо же пританцовывал и распугивал детей серийными улыбками.

«Нет, это не они! И, понятно, не Долбушин!» – думала Полина и, возвращаясь домой, снова замирала у окна. Это было странное, невыносимое в своей пронзительности чувство. Она знала, что любит, но не знала кого.

– Я тебя люблю! – распахивая окно, говорила она ветру.

А ветер играл со шторами, опрокидывал на туалетном столике флаконы с духами и отмалчивался.

В ту ночь, когда Афанасий спрыгнул с седла Дельты и повис у ее окна, Полине глухо не спалось. Она шаталась по бесконечным комнатам долбушинской квартиры и забредала на кухню, где дедушка Белдо тиранил придирками опухшего Птаха.

Полине становилось невыносимо. Она проходила мимо кабинета Долбушина, под дверью которого желтой полосой пробивался свет. Что делал Долбушин в кабинете, она не знала, но чувствовала, что он сидит за столом и смотрит в одну точку.

Наконец около трех Полина вернулась в комнату Ани, остановилась у окна и готова была одетой броситься в постель, когда внезапно рядом мелькнуло огромное крыло. В следующую секунду что-то дважды ударилось в стекло, и она увидела парня в кожаной куртке, который, раскачиваясь на веревке, пытался вцепиться в раму.

Первой мыслью Полины было позвать на помощь, но, посмотрев на его белые от напряжения пальцы, она пожалела его и открыла окно. Увидев ее, парень испугался, чем-то замахнулся и… внезапно застыл, смешно болтаясь на пристегнутой к страховке веревке.

– Только не ври, что ты мойщик окон! – сказала Полина.

Не дотянувшись до парня, она бросила ему провод от фена и, когда он поймал его, за провод добуксировала его до подоконника. Он перелез и поспешно отстегнул страховку. Сделано это было крайне вовремя. Кондиционер уже висел на честном слове и на единственном болте.

* * *

Афанасий стоял и смотрел на Яру. Он и узнавал ее, и одновременно не узнавал.

Та Яра, которую он порой видел во сне, носила в основном камуфляжные брюки и шныровскую куртку. Эта же девушка была в дорогой дизайнерской одежде с ярлычками Лауры Бзыкко. На одно такое платье можно было снарядить и вооружить пятерку шныров.

Еще та Яра была, что называется, «свой парень» и однажды зарядила Вовчику в челюсть. Эта не смогла бы даже сжать кулак, рискуя сломать длинные пунцовые ногти.

Но что больше всего сбивало его с толку – та кристальная, чуть вежливая, искренность неузнавания в глазах, которую невозможно подделать.

– Яра? – нерешительно окликнул Афанасий.

Девушка моргнула.

– Полина. А ты кто? – спросила она, разглядывая его.

– Афанасий. Шныр.

Этим словом Афанасий точно кольцо с гранаты сорвал. О шнырах Полина слышала от Ани и Андрея. Да и громадный столб воды, едва не утопивший «Гоморру», пока не забыла. Она вскрикнула и метнулась к двери. Афанасий не пытался ее остановить. Он лишь тянул к ней руку и жалобно шевелил в воздухе пальцами. Жест этот был так беспомощен, так откровенно безнадежен, что, не отпуская дверную ручку, Полина остановилась.

– Не уходи! – сказал Афанасий.

Полина насупилась.

– Хорошо. Сядь туда! – приказала она, показывая на дальний стул.

Он послушно сел. На самый край. Как бедный родственник.