Печора

— Не совсем так, — сказал капитан. — Семнадцатый век — это уже иная Испания, когда вместо костров одни угли да пепел, уже инквизиция прошла, наступило вырождение, оттепель. История превращается и в фарс, и в новую жестокость. Нужна иная тоталитарность. Но кто ее создает? Шайка этих дегенератов? Все эти доны Карлосы, Филиппы, Бальтасары, Изабеллы…

— Может быть, шуты? — сострил я весьма неуместно.

Но капитан не поддержал шутки. Напротив, серьезно ответил:

— Возможно. Над этим надо подумать. Знаете, мне показалось, что Веласкес обобщает историческую мысль того времени и, выражаясь сегодняшним языком, выходит на прогнозирование. Не случайно все шуты одеты в королевские костюмы, а многие представители голубых кровей наряжены в простые охотничьи одежды

— Но это же внешнее, — сказал я.

— Извините! — помахал пальчиком капитан. — В настоящем искусстве нет случайных деталей. Но я не об этом. Есть в Веласкесе и иная линия власти. Помните портрет Иннокентия Десятого? Вот образец самодержца. Заметьте, все короли стоят, и только Иннокентий Десятый сидит как король, и поза исключительно королевская.

— Я хорошо помню портрет Иннокентия Десятого, Кстати, когда я читаю о Борджиа, не о герцоге Валентине, а о папе Александре Шестом, я вспоминаю именно Веласкеса, написавшего Иннокентия Десятого в красной мантии…

— Немудрено, что есть сходство. Александр Шестой был испанцем и, как свидетельствуют историки, принадлежал к одному из самых коварных и развращенных родов испанской правящей верхушки. А Иннокентии Десятый тоже был испанцем, или он итальянец?

Этого я не знал. Меня неожиданно поразили, с одной стороны, знания и характер размышлений человека, занимавшего столь необычный пост, а с другой стороны, мне показалось, что я нечто подобное давно слышал уже там, в прежней моей жизни, когда дружил с Вершиным и Блодовым. А капитан между тем все больше и больше оживлялся, предлагая мне обратить внимание на контрасты социальные в творчестве Веласкеса. Он продолжал говорить о самых тонких вещах испанской живописи, и мне делалось, по мере того как разгорался его живописный пыл, так сладко, точно я сидел вовсе не в двухэтажном доме особого назначения, а, скажем, в директорском кабинете Лувра или Эрмитажа, и мне несли напоказ шедевры, комментируя каждое полотно.

— Хотелось, чтобы вы в своей лекции проследили вот эти линии падших дегенератов и дегенератов еще не падших, но обреченных, дегенератов на троне… Я бы хотел, чтобы ваши наблюдения основывались на фактах. Скажем, нельзя ли обобщенно выйти на какой-нибудь генетический код, зафиксированный в чертах лица? Здесь можно и циркулем поработать. Думается, что лучше начинать с анализа портрета. Причем идти не сверху вниз, а снизу вверх. И этот принцип соблюдать во всем. Скажем, измерьте подбородки у этих идиотов-полудурков и у правителей. Я это пробовал. Дегенератизм, не замечали, начинается с подбородка. Подбородок — это одна из, самых характерных черт человека. Подбородок неприметен. Он внизу, сюда стекает все характерное, вся суть личности. Посмотрите, какой набалдашник у графа Оливареса. Это же чудовище, а не подбородок. Им можно сваи забивать. Не какая-нибудь пятка, а свиной зад, заросший черной шерстью. А подбородок дона-Карлоса. Тоже мне инфант. Полный разложенец. А туда же, в правители метит. Сравните подбородки принцев и инфантов с подбородками идиота-карлика из Веласкеса.-…

Капитан сыпал терминами, именами, фактами так, будто родился в Испании и был личным другом какого-нибудь дон Гаспара де Гусмана графа де Оливареса. Причем он, чтобы подчеркнуть свое профессиональное знание, называл имена полностью.

— Вы так прекрасно знаете живопись.

— А я художник. Профессиональный. Что, удивляет? Да, я оставил искусство, потому что понял, что тех средств, какими располагает искусство, недостаточно для моего самовыражения. А потом я не колорист.

— А кто колорист?

— Суриков, скажу я вам, колорист, а вот Репин — не колорист.

— Непонятно, — воодушевился я, хотя почувствовал, что капитан в самую точку попал.

Вместе с тем в моей голове застряла фраза капитана: «Средства искусства оказались недостаточными для самовыражения». Что бы это значило? Сейчас он тоже самовыражается?

— Я догадываюсь, о чем вы думаете, — сказал капитан. — Вы гадаете, почему все же я пошел в ЖЗЛ работать, а не стал заниматься живописными поделками. Могу прямо ответить. Меня на этот путь натолкнул Макаренко. Помните, как он говорил о том, что работники государственной службы это новая порода людей, противостоящая старой интеллигенции? Новая порода — это значит определенным образом устроенная нервная система. Но это и знание мировой культуры, психологии, истории, путей развития. Сейчас как никогда и нигде требуется человек нового образца. Кованный из чистой стали, выражаясь фигурально, с душой ангела, если у них есть души…

Я раскрыл рот, чтобы возразить, но он перебил меня.