Печора

— «Не дай мне бог сойти с ума» — это Пушкин. Александр Сергеёвич. Протопоп не сошел с ума. Выжил. Кремень. И все-таки скандалист. В остроге ссорился с Федором. Зачем? Истина? Может быть, права Алина? — это уже я про себя говорю. Размышляю. Алина — это загадка. Зачем я ей? Как нежна она. Как прекрасна. Вспомнился мне разговор с одним человеком: «Знаете, я прожил жизнь, — говорил он, — и у меня не было красивой женщины. Я вам честно говорю: не было. Не о любви даже говорю, а вот просто о красивой женщине». И он едва не плакал. Так ласково и так болезненно он говорил. Хорошо говорил. А у меня вот есть красивая женщина, думаю я. И нахожу свои мысли прегадкими. Почему? Я не чувствую вины. Ни перед кем. Я никого не обманывал. Нина? Я ей ничего не обещал. Светочка? У меня к ней совершенно особое чувство. Скореё родительское. Острая чистота. Я изменил ей? Нет-нет. Почему она так ревностно следит за мной? А вот Алина — это неожиданность. Откуда такая непосредственность? Совсем не стыдится. Ничего не стыдится. Был Гера, ну и что? Сказала: «Признаться? Не могу долго без мужчины. В горле перехватывает. Ненормальной становлюсь». Правду сказала. И потом рассказала, как мучилась с девственностью. Как выбрала парня. Пригласила в поход. Он строил шалаш. Она помогала. Как было?. Противно. Больно. Но как гора с плеч. Вернулась и сразу к подруге: «Посмотри на меня, неужели ничего не изменилось во мне? Неужели все то же самое? Я же женщина теперь. Женщина. Понимаешь, женщина!» И это все мне рассказывает. И про Геру: «Хочешь, все расскажу. С подробностями?» «Не надо», — сказал я. И пожалел. С ума сойти можно. Страх примирил меня с мамой.

— Мама, я влюбился.

— Слава богу, хоть избавлюсь от тебя.

— Мама, я плохо влюбился. Страшно мне.

— Не говори глупостей. Не нужно, чтобы была богатая, нужно, чтобы была красивая, чтобы ты её любил, чтобы она тебя любила, — это мамина философия.

— Мама, она очень красивая. Мама, а я очень некрасивый?

— Ты ненормальный. — Мама говорит совсем Серьезно.

— А почему мне от всего страшно?

— Время, сыночек, такое.

— Время уже другое. И нечего бояться, а я вот боюсь. Всего боюсь. У меня дурные предчувствия… Помнишь, я во время войны всегда угадывал, когда похоронки шли.

— Замолчи и не говори глупостей.

— Вот и сейчас я вижу, как приближается горе. Мама заплакала:

— Ну зачем ты меня терзаешь? Зачем меня мучаешь?

— Мамочка, я не буду больше. Это я так просто, дурака повалял. Можно же пошутить.

— Ну какие же это шутки? Скажи, что тебе сготовить? Может, пельмени или утку в духовке запечь?

— Утку. С яблоками — это прекрасно.

Мама уходит на кухню, а мне страшно. Я вспоминаю Алину. Её слова. «Ты всего боишься. Ты разве не чувствуешь, что ты всего боишься? Да отключи ты свою голову. Дай ей передохнуть». А голова не отключается. Она у меня привинчена наглухо. И соединена со всеми клетками, души, тела, сердца.

Как, каким образом Алина почувствовала мой страх? Я всегда прячу страх. А он не прячется. Мне только кажется, что мой страх спрятан, а он всегда и везде со мной. Даже тогда, когда я бесстрашен. И мой страх — это такое бесстрашное чудовище, потому- он и сильнеё меня, потому он и бесстрашен.

— Я некто четвертый! — вы меня так изволили окрестить. Ну, что ж, сударь, приступим к операции. Вот мой инструмент. Спокойно. Сейчас начнем. Приготовились к потемнению в глазах. Так, еще немножко. Не дышать. А теперь привстаньте. — И некто четвертый влепил мне пощечину. Копия той, какая однажды сажена была в мою физиономию фрицем. Маленьким толстеньким фрицем. Его так и звали — Фриц — из арбайтгруппы. У него была мясистая крепкая рука. И он влепил мне, маленькому, пощечину, и я влетел в навозную кучу. И убежал. И он смеялся вслед. И теперь некто четвертый влепил мне ту же пощечину. За что?

— Это за то, что ты растлеваешь себя, блудный сын.

— Я не растлеваю себя. Я хочу немножко радости. Я, может быть, люблю Алину.

Некто четвёртый еще влепил пощечину, теперь в другую щеку.

— За что?

— За ложь. Ты не любишь. Ты не имеёшь права любить. Ты — приспособление для страха. Страхоноситель. А страхоноситель не способен любить. Ты никогда не сможешь преодолеть меня. Ты мой узник. Раб. А рабы не могут любить. Они могут случаться. Они — животные; Ты и есть животное! Гнусное животное, наделенное умом и вкусом.

— Мама. Укрой меня… Посиди со мной.

— У тебя жар?

— Кажется.

Мама снова ушла.

— Ну что ж, продолжим, — это снова некто четвертый. — Зачем ты ввязался в эти идиотские истории? Если бы я и пожелал спасти тебя, из этого ничего бы не получилось.

— Я хотел как лучше.

— Опять ложь. — И снова удар в глаз.

— Больно! Ты что, с ума спятил, так колотить…

— Вот тебе еще один пирожок! — И удар в зубы. — А теперь давай разберемся, почему тебя несет не туда. Начнем с Новикова. Что он тебе сделал, что его так ненавидишь?

— Он попирает права человеческие. Злоупотребляет властью.

— Тебя же он не оскорблял? Тебя же он любил!

— Ну и что? Я не могу быть спокойным, когда других обижают.

— Лжешь. Если бы тебе грозила смерть, ты бы не полез в драку.