Печора

— Сыночек, я не хочу гордиться тобой, я хочу, чтобы ты остался живой. Чтобы у тебя были нормальные ноги.

— За что они тебя так?

— Это само у меня. Никто меня никогда не трогал. Больше всего в жизни, сыночек, надо любить власть. Никогда не ослушивайся, сыночек.

— Отец, есть высшие ценности на земле.

— Сыночек, береги себя. Самая высшая ценность на земле — это жизнь.

— Свидание окончено, — объявил инквизитор, и я тут же услышал голос Иннокентия X:

— Сукин ты сын, Попов. Сердца у тебя нет! Я видел, как исказилось лицо отца. Он торопился сказать;

— Когда меня забирали, ты все кричал: «Папочка, и я с тобой! Возьми и меня с собой!» У тебя были такие чистенькие розовенькие ножки. Я поцеловал твои ножки. Я этого никогда не забуду….

Я не знаю, что со мной произошло, я смотрел на окровавленные ноги отца, а перед глазами стояла картина: он, пышущий здоровьем, целует ребенку ноги. Теперь его уводили.

— Папочка! Папочка! — что есть силы завопил я, но отца уже не было в бараке.

Говорят, что я потерял сознание. Когда пришел в себя, у меня спросили:

— Готов ты к мученичеству за идею?

— Готов, — тихо вырвалось у меня.

— И ноги у тебя будут как у отца. И на это ты согласен?

— Согласен, — ответил я со слезами на глазах.

— Ложь, все ложь! — заорал что есть мочи капитан и опрокинул стол. — Не нужны заблуждения! Не нужны самоотречения! Пора избавить людей от пыток и страданий. У нас нет оснований для враждебности. У нас единая классовая структура! — И капитан прыгнул в огонь, а потом в воду.

— Вот как все обернулось в вашем доме, ваше преосвященство, — тихо сказал я.

— Филигранная работа, сеньор Брыскалов, — похвалил капитана Иннокентий X. — Прекрасная игра.

— Нет-нет. Вы меня не так поняли. Я сейчас бесподобно искренен, — перебил папу капитан. — И эта искренность нужна нам для спасения веры. Для спасения государств. Для избавления народов от войн и репрессий.

Багровая мантия Иннокентия X вдруг затрепетала.

— На этом прервем сегодняшнеё заседание суда, — сказал Иннокентий X. — Уведите военнопленного. — Это относилось ко мне.

Два инквизитора, как мне показалось, Гера, и Кашкадамов, подхватили меня за выкрученные назад руки и швырнули в снег.

Валерия Петровна вбежала в учительскую и, увидев меня, присела рядом, откинув хвост шубы.

— Вы мне нужны, — сказал она шепотом. — Только я вас могу спасти. Что вы делаете?

— Рисую пятое явление третьего акта, — ответил я. — Иннокентий Десятый перед судом истории. Очень забавно.

— Я думаю, вам с этим придется расстаться.

— То есть как это расстаться?

— У меня для вас такое есть, что вы себе и представить не можете.

— Ну, выкладывайте.

— Я не знаю, чем все это кончится. Вас обвиняют в разврате. Вы должны мне довериться. Я одна способна вам помочь. Только все-все по порядку вы должны мне рассказать.

— Где, когда, сколько, — подсказал я, как бы поддерживая могучий дамский энтузиазм.

— Не смейтесь. Дело оборачивается скверно. Из тех мест еще никто не выходил. Я сама видела целый том, исписанный по вашему делу. Все эти Иннокентии Шестые и Филиппы Десятые…

— Наоборот.

— Что наоборот?

— Филлиппа Десятого не было в натуре. Понимаете, не было. Поэтому тома недействительны.