Печать василиска

...Егор был ее племянником, любимым и единственным, а еще очень предприимчивым. Без Егора она бы ни за что не решилась на преступление, до последнего надеялась бы, что все устроится само собой, нужно только подождать. Но Егор ждать не хотел, и случилось то, что случилось: одно преступление потянуло за собой другое, а Егорушка, ее любимый мальчик, погиб.

Про Василиска милиционерам никто не сказал. Ивановы были в тот момент в городе. Аля толком ничего и не помнила. Николай с Толиком сделались непривычно малословными, все о чем-то шушукались с хмурым Гришаевым. Только товарищ Федор, слава богу, живой и невредимый, с глазами чистейшего василькового цвета, радовался, точно маленький, говорил всем, что змей уснул и что он его теперь совсем-совсем не слышит. Но кто ж поверит товарищу Федору? А случившееся списали на взрыв сероводорода. Вот такая трагическая случайность, Мертвое озеро в который уже раз оправдало свое название...

Тем вечером они сошлись в каминном зале в последний раз. Ужин был прощальный – все как-то сразу засобирались по домам – и оттого немного грустный. Даже привычно скандальная Эллочка вела себя удивительно пристойно, улыбалась мужу, да украдкой разглядывала свое вроде как помолодевшее отражение в глянцевой черноте за окном. Толик балагурил и развлекал Алю смешными, явно выдуманными историями. Николай отмалчивался, задумчиво потягивал вино.

К тому прощальному ужину Гришаев впервые вышел без очков, в джинсах и черной водолазке. Фигура легкоатлета, выверенные движения, холодные глаза, непроницаемый взгляд – ничего общего с тем неуклюжим Дмитрием Сергеевичем, которого она знала. Чужой человек – незнакомый.

После прощального ужина была прощальная ночь. Гришаев пришел, чтобы все рассказать, доходчиво объяснить, почему они не могут быть вместе. У нее еще все впереди, а он наемник, каждый день рискующий собственной шкурой. В общем, им не по пути...

Гришаев ушел под утро. Она надеялась, что после того, что между ними было, он передумает, а он натянул джинсы, сунул под мышку измятую водолазку и ушел. Не прощаясь...

Сложенную вчетверо записку Аля нашла уже позже, когда наревелась всласть. Размашистый почерк, незнакомые цифры и всего три слова: «Телефон твоей мамы». Прощальный подарок Гришаева...

Она долго не решалась позвонить – весь день. Выучила номер телефона наизусть, извелась, издергалась, а найти в себе сил никак не могла. Решимость окрепла ближе к ночи. Некуда больше тянуть, нужно раз и навсегда разрубить этот гордиев узел. Хуже уже все равно не станет... И, кажется, где-то должен был остаться коньяк. Ей много не нужно, совсем капельку – для смелости.

Коньяк помог: смелости, им дарованной, как раз хватило, чтобы набрать номер, поздороваться и сказать спасибо. Аля не знала, за что благодарит незнакомку, которой, наверное, уже никогда не стать для нее настоящей мамой. Может, за то, что, пусть с опозданием, спустя годы, но проявила интерес к судьбе своего ребенка. Может, за Гришаева, наемника, телохранителя, профессионала. А может, за то, что она все-таки существует – ее мама...

На том конце провода очень долго молчали, и пока длилось это тягостное молчание, Аля до крови искусала губы.

– ...Девочка моя, это ты... – в голосе ее мамы слышался едва уловимый акцент, а еще слезы. – Алечка моя...

Они разговаривали: тщательно подбирая каждое слово, опасаясь сказать что-то неправильное, способное разрушить зарождающееся хрупкое чувство. Уже не совсем чужие, но еще не родные. Может быть, со временем у них получится. Але хотелось верить...

Уезжала она тем же рейсовым автобусом, которым приехала неделю назад. Стояла на остановке, глядя себе под ноги, ни о чем не думала, когда услышала знакомый голос:

– Хозяйка, – товарищ Федор улыбался грустно и застенчиво. – Уезжаете?

– Уезжаю, – Аля привычным уже жестом поправила сбившуюся набок фуражку.

– А я тут это... вернуть хотел. На берегу нашел, ну, в тот день... Это ж ваше, правда?

На мозолистой ладони лежал перстень: кровавый камень, бриллиантовая змейка. В глазах потемнело, а во рту снова появился металлический привкус... Она-то думала, что уже конец, раз нет на пальце перстня, значит, Василиск отказался от договора...

– Это не мое...

– Красивое колечко, – Товарищ Федор вздохнул. – Я когда его на палец надел, змейка со мной разговаривала. Только я не понял, что она мне говорила, я по-змеиному плохо понимаю. А баба Агафья сказала, что если вы от него откажетесь, то я могу его себе забрать, потому что оно теперь безвредное, – в васильковых глазах зажегся невысказанный вопрос.

– Раз безвредное, то забирай. – От сердца отлегло. – Только на улицу не надевай.

– Не, я не буду на улицу! – Товарищ Федор сжал перстень в кулаке, а кулак для надежности сунул в карман. – Я его в коробочку положу и буду слушать, что мне змейка станет рассказывать...

В автобусе Аля разревелась, а водитель, тот самый вертлявый мужичок в тельняшке, принялся ее успокаивать, и реветь сразу стало как-то стыдно. У нее теперь начинается новая жизнь, свободная, другая. Нельзя плакать.