Схватив лежавший рядом целлофановый мешок, Елизавета опрокинула его на себя – стены покрылись потеками крови, волосы графини тут же слиплись в красный колтун. По телу, окрашивая кожу в багровый цвет, весело заструилась жидкость – смешанный
Обвисшая на веревках Алиса фон Трахтенберг неожиданно широко распахнула ресницы: ее остановившийся взгляд был безумен.
– Каледин! – дико и отчаянно завизжала она. – Прокуси губу!
– Чего? – дернулся почти уснувший Каледин.
– ПРОКУСИ ГУБУ! НА ПЕЧАТИ НУЖНА ТВОЯ КРОВЬ!
Лицо Алисы так исказилось, что Каледин не раздумывал ни секунды. С хрустом прокусив насквозь нижнюю губу, он выплюнул кровавый сгусток в центр маленького шарика, светившегося мертвенно-лунным светом.
Раздался чудовищной силы рев – как позже рассказывали соседи, они приняли его за отзвук грома, издаваемого сильнейшей грозой. Некоторые даже посчитали сие проявлением «белой горячки» – ибо откуда быть грозе в конце февраля. Комната содрогнулась от страшного подземного удара – по потолку и стенам, подобно ящерицам, побежали кривые трещины. Веревки на руках Алисы треснули и резко ослабли, а Каледин вместе со стулом и вовсе свалился на пол – в его ногу повыше ступни воткнулся обломок гвоздя. Из трещин в полу фонтанчиками брызнула раскаленная жидкость, похожая на вулканическую лаву, вверх ударил пар, как от гейзеров. Елизавета выронила шприц, разбившийся вдребезги. Согнувшись, она ничком упала на вздыбленный от жара паркет – ее тело раздирала ужасная боль. Светящийся шар дрогнул, взрываясь мельчайшими осколками: лицо Каледина и тело Алисы покрылись порезами, один из осколков со свистом разрезал веревку на руке фон Трахтенберг. Алиса, освободив левое запястье, вцепилась в узел на правой руке, ломая ногти. Рев прекратился, и светящиеся глаза Баала погасли… из нарисованных черепов, разбрызгивая огонь, вы-плеснулась раскаленная лава. Мертвая голова карфагенской царицы взорвалась столпом брызжущих искр – над Печатью Луны огромным куполом поднялось пламя.
– Аааааааа… – раздался жалобный и тихий стон. – АААААА! – прозвучал он снова, превращаясь в полный ненависти вопль.
С пола поднялась Елизавета Батори. Ее глаза были затоплены жаждой мести и отвратительной черной злобой. Измазанная в загустевшей крови девушка выглядела так же молодо, как и раньше – за единственным исключением.
Волосы Елизаветы, рассыпанные по плечам, стали полностью седыми.
– Берегись! – заверещала Алиса, но Каледин и так понял, что ему не повезло – зажав в руке нож, Елизавета бросилась на него, наклонив голову, она напоминала озверевшего быка, атакующего тореадора. Развернувшись, Федор со всего маху треснул ее стулом, к которому был привязан, с такой силой, что тот разлетелся в щепки. Однако, вопреки его ожиданию, Батори вовсе не рухнула со сломанным позвоночником, а лишь пошатнулась. Оскалив зубы, она рассекла воздух ножом, едва не задев его нос. Освободив вторую руку от веревки, Алиса повисла вниз головой, дрыгая ногами и усиленно извиваясь, пока не добилась своего: путы на лодыжках не выдержали тяжести ее тела, и девушка с грохотом обрушилась на пол. Каледин обернулся на звук, чего делать явно не следовало – мастерски выбросив вперед руку, Елизавета вогнала ему отточенное лезвие прямо в грудь. Каледин упал как подкошенный. Отвернувшись от него, Батори цепко схватила Алису за горло, приподняв в воздух с неженской силой.
– Сука… – прошипела она с мертвой улыбкой…– Что ты сделала, сука…
Дом вновь встряхнуло волной, похожей на землетрясение: потеряв равновесие, обе женщины покатились по паркету – окровавленный нож скользнул в сторону. Ударив Алису кулаком в лицо, Батори в тигрином прыжке метнулась в угол комнаты. Обе ее руки, трясясь, схватили нож, но он со звоном вывалился из ослабевших рук.
Из глубины покрытого трещинами старого зеркала на графиню смотрела седая женщина лет пятидесяти. Каждая секунда словно прибавляла ей лишний год – она становилась все старше и старше. Ее лоб прорезали глубокие морщины, щеки вытянулись и отвисли, полные груди иссохли, превратившись в пустые мешочки, кожа на руках сморщилась, покрываясь старческими пигментными пятнами. Мучительно застонав, Елизавета подняла ладони к своему лицу, которое стремительно размалевывал морщинами сумасшедший художник времени.