Печать и колокол

– Ну что ж, заходи, – сказал он тоном, в котором можно было бы найти все, кроме радости по поводу моего визита.

Продолжение диалога было уже в его кабинете.

– Украли что-нибудь?

– Ограбили.

– Тебя?

– Государство.

– Садись и рассказывай.

Зная занятость Ореста Григорьевича, я старался быть по возможности кратким.

Ефимов слушал меня вначале довольно внимательно, а затем стал время от времени поглядывать на висевший в его кабинете плакат. На плакате, видимо нарисованном кем-то из сотрудников розыска, был изображен похожий на скелет длиннобородый старик, которому молодой курносый милиционер в суконном остроконечном шлеме с алой звездой протягивал каравай хлеба. Под рисунком стихи:

Когда ужасно голодали Москва и красный Петроград,
То вы нас, братья, поддержали, – мы это вам вернем назад

Взгляд Ефимова был настолько красноречивым, что я наконец не выдержал.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что, когда в Поволжье люди умирают от голода, не следует столько внимания уделять какому-то портрету?

– Нет, не хочу.

– Почему же ты меня не слушаешь?

– А ты уже все существенное сказал.

– Не совсем.

– Это только тебе так кажется, Василий Петрович. Суть в чем? Надо разыскать. Верно?

– Верно, – согласился я.

– А остальное – комментарии. Всю жизнь не любил комментариев. А теперь слушай меня. Голод голодом, а искусство искусством. Причем в отличие от искусства голод не вечен. Что же касается плаката, то он меня на одну мысль навел: не завязать ли нам в один узелок розыски портрета и помощь голодающему Поволжью?

– Не понимаю, – признался я.

– А ты вот эту бумажку прочти – и сразу поймешь. Весьма разумная бумажка.

И Орест Григорьевич протянул мне тот самый циркуляр Наркомюста, с которого вы изволили снять копию.

– Как видишь, – сказал он, – борьба с преступностью стала и борьбой с голодом… Теперь суды, помимо других наказаний, взыскивают также с осужденных деньги и продукты в пользу голодающих крестьян. Почему бы первому русскому солдату не помочь голодающим? Ведь те, что грабили антикварные лавки, да и сам Тарковский, присвоивший государственные ценности, отнюдь не относятся к малоимущим гражданам республики… Как ты считаешь?

Я, конечно, был полностью с ним согласен.

– Но было бы хорошо, – продолжал Ефимов, – если бы ты наших ребят подогрел.

– То есть?

– Ну, понимаешь, одно дело, когда ты просто разыскиваешь какую-то ценность, и совсем иное, когда эта ценность в твоих глазах становится чем-то конкретным. Рассказывать ты мастер. Вот и заинтересуй их самим Бухвостовым, расскажи про историю портрета, про вышивки. В общем, не мне тебя учить. Сегодня я делаю доклад о роли судебных и административных органов в борьбе с голодом. А после меня выступишь ты. Только учти, – усмехнулся Ефимов, – что от качества твоего выступления зависит успех розысков… Ясно?

– Ясно.

– Вопросов нет?

– Нет.

– Тогда желаю тебе хорошо подготовиться к лекции и жду в восемнадцать ноль-ноль.

… И вот в восемнадцать ноль-ноль я уже сижу за столом рядом с Ефимовым в большой овальной комнате, которая меньше всего напоминает пристанище муз.

Бедные музы! Один лишь вид стен обратил бы их в паническое бегство.

Стены комнаты, представлявшей импровизированный криминалистический музей «Учебного кадра» – так именовалась школа уголовного розыска, – были увешаны фотографиями и дагерротипами трупов.

Здесь были удавленники, утопленники, люди, отравленные различными ядами, убитые током, застреленные, зарезанные, задушенные и умело расчлененные на части (отдельно ноги, отдельно голова, отдельно руки, отдельно туловище).

От фотографий была свободна лишь одна стена, но взор не мог отдохнуть и на ней – ножи всех видов и фасонов, кастеты, гирьки на ремешках, веревочные и проволочные петли, ружья, снова ножи и снова револьверы.

– Великолепные экспонаты, правда? – не без гордости сказал Ефимов.

– Просто замечательные! – с энтузиазмом подтвердил я, опасаясь, как бы меня сейчас не стошнило.

Но ничего, обошлось…

Ну что вам сказать о моей лекции, которую я прочел в тот вечер?

Были у меня выступления и хуже и лучше. Но никогда я так не стремился заинтересовать слушателей, заинтересовать во что бы то ни стало. И это меня чуть не подвело…

Начать я решил с мифа о дочери красильщика Арахне, которую прекрасная и мудрая богиня Афина-Паллада первую из всех женщин земли обучила искусству богов – ткачеству. Но Арахна отплатила своей божественной учительнице черной неблагодарностью. Она чрезмерно возгордилась и вызвала Афину на состязание. Мало того – она победила в состязании и поэтому пала жертвой самолюбивой богини, которая не постеснялась превратить ее в паука.

Откуда я мог знать, что сидящий в первом ряду русоволосый парень с кольтом у пояса агент второго разряда Петренко не только сотрудник уголовного розыска, но и руководитель кружка «Милиционер-безбожник»? Еще меньше я мог подозревать, что Петренко воспримет миф об Арахне как злостную попытку подорвать в Петрогуброзыске основы атеистической пропаганды.