Печалясь и смеясь

Девушка из приличной семьи, где пальто носили не менее пяти лет, где лишние деньги шли на книги, где слово «демократия» было свято, а за славословие Сталина могли набить и морду, а уж выставить из дома могли и за менее крайние мысли, одним словом… храни вас Бог родиться у «шестидесятников». Лорке не повезло с этим крупно. И хоть она читала нужные книжки, слушала кухонные речи, но однажды вдруг обратила внимание, как далеко от обшлагов старенького пальто находились ее кисти. Какой выход ищет барышня, начавшая разочаровываться в родителях-«шестидесятниках»? Естественно, замуж.

И она привела в дом еще одного с выросшими из пальто руками и из штанов ногами. И родители полюбили его как родного, потому что так были воспитаны. Ну, разве они могли представить себе, что худшего для дочери нельзя было ничего придумать.

Воспротивься они полунищему избраннику – дочь вошла бы в гнев и, глядишь, обрела бы характер, а не душевную пиковую даму, которая есть тайное недоброжелательство. Чем больше любили родители молодых, тем злее делалось прелестное дитя. И обшлага подымались все выше и выше, а многие уже рядились в такие вещи, что молодой жене и не снились.

Замуж был не тот. Молодой муж стал читать старые «Хроники текущих событий» и отксеренные страницы «Архипелага ГУЛАГа». Люська оказалась одиночкой в собственной семье, но тут подфартило с покупкой квартиры. И родители выложили все, что могли, записывали в листок тех, у кого брали взаймы, мать продала единственную стоящую вещь, рисунок Репина, доставшийся ей по невежеству тетки, которая, скупясь на деньги, подарила рисунок на день сорокалетия матери. А в гостях как раз был друг, художник из Челябинска. Он просек ситуацию, как скупость сама себя обдурила, и тихонько сказал матери на кухне, что рисуночек ценный, что сейчас, когда идет заваруха – конец восьмидесятых, – никто ничего не понимает, но лет через пять цена ему будет настоящая. Вот и долежал репинский набросок до покупки квартиры. Его действительно оторвали с руками.

И – нате вам, дети, – двухкомнатка с окнами на Ботанический сад – ваша. Родители зятя были смущены своим неучастием в торговом процессе, а мать сроду перед ними такой задачи и не ставила. Те сидели без работы, отец сторожил чей-то гараж, а мать делала пестрые, из кусков, покрывала, они хорошо шли, веселые такие, с выдумкой. Свекровь все норовила пристроить к этому искусству ничего не делающую молодую невестку, но та так возмутилась предложением! Она что, швея-мотористка какая-нибудь?

Она писала заметки в «Крестьянку» и «Работницу» про женщин-недотеп, а главное – про мужчин-недоделок, которые не могут взять на свои плечи семью, взять и гордо нести через годы, через расстоянья. И тот миг счастья родителей, что у тетей своя крыша, и под крышей все, что надо, и холодильник, и стиральная машина, и палас три на четыре, купленный свекровью еще по советским талонам, был для Лорки моментом откровения: она ненавидит это размножающееся шестидесятничество, ненавидит мужа, который приносит из возникающих и лопающихся фирм-однодневок жалкие гроши. Эта жизнь ей противна, она не понимает, откуда у людей машины и откуда они вообще взялись, эти длинноногие девицы, пахнущие новыми запахами, и самцы с до блеска выбритыми мордами.

Ее одноклассница позвала ее в гости. Матушки мои! Она сроду не видела таких квартир, таких бокалов, таких цветов, не в кулаке принесенных, а растущих тут же, в красивых горшках. Муж подруги работал по сбыту избыточного в России (какой симпатичный словесный кувырок получился), но остро необходимого на Ближнем Востоке.

– Говна, что ли? – грубо спросила Лорка подругу. Та было обиделась, но потом рассмеялась и сказала, что нечего ей, Лорке, язвить, молчала бы уж, ходит незнамо в чем. А на Лорке был клевый костюм из голубого бархата. Он сидел на ней идеально и шел к ее зеленовато-серым глазам и волосам цвета спелой вишни, которые красиво лежали на плечах, слегка свернувшись в полуспираль. Лорка видела, что мужской состав на нее пялится, а на подругу нет, пятимесячное пузо – не та картина, перед которой замираешь. У Лорки слабое место – ноги. Вернее, от попы и до полу – полный блеск, а вот стопа – не фонтан. Косточки больших пальцев выросли за последнее время, уже не всякая, тем более стильная, обувка была ей впору.

И вот чем кончилась эта гулянка. Прямо с нее Лорка договорилась с врачом, которому уже показывала ноги, об операции. Позвонила матери и сказала, сколько это будет стоить. У матери как раз набиралась новая группа иностранцев по изучению русского языка. Это были деловые господа, которые не боялись пустить корни бизнеса в бестолковой России. Язык им нужен был не сейчас, а еще вчера. И они не скупились. Мать оказалась в нужном месте и в нужное время. Обыкновенная учительница школы обернулась необыкновенным мастером общения и обольщения чужим языком. Ей предлагали написать методику, а вся методика была в ней самой, немолодой даме, с которой было интересно: пересчитывать на чужом языке гусей в хозяйстве, рассматривать и считать звезды в лужах, учить стихи, от которых хотелось плакать, а потом вместе выпевать русские скороговорки. Мать работала с утра до ночи, приносила хорошие деньги, преуменьшая их в разговоре с мужем, который в своем полуумершем КБ был не то сторожем, не то главным специалистом, не то дальним родственником некоего маленького принца, который считал, что за все прирученное надо отвечать и оное беречь.

На мамины деньги была выправлена лоркина стопа. Без звука была вынута нужная сумма денег. Теперь она мечтала о туфлях на гнутом каблучке, к которым полагалось слегка сдвинутое с плеч платье с высоким разрезом на юбке, чтоб только самое чуть-чуть отделяло его от заветного места.

Лорка не знала, что была уже беременна, что нервный период до операции, во время и после слегка сбил цикл, и она просчиталась как последняя дура. Но до того она все-таки попала еще раз к богатой подруге, та уже родила и хвасталась младенцем в люльке из кружев, висящей на четырех шелковых шнурах с потолка. При виде ребенка к горлу Лорки подступила тошнота. И она быстренько вышла на лоджию, где ее и прихватил здоровый, как бык, нефтяник с забытых богом мест. Не говоря плохого, он пальцем залез в разрез платья и легко стянул трусики. Остальное было делом быстрым, простым и весьма приятным. Махровым полотенцем с веревки Лорка подтерлась, а когда их стали искать, то они уже вовсю говорили о другом, о запахе нефти, который не остается на деньгах, и в этом ее сила. О том, что мужчина-бык был холост, но жену имел в виду как перспективу.

Договорились встретиться на другой день в гостинице, но Лорке очень поплохело в тот день, тошнило, рвало, голова кружилась, как на карусели. Тут-то и выяснилось, что она беременна уже три месяца. Новые ступни, не спросясь у головы, стали прокладывать новые дороги, оставляя после себя неизвестный чужой след.

К примеру. Как обмануть нефтяника и впарить ему не его дитя? С тех пор как она побывала в квартире «новых русских» и увидела эту свисающую с потолка колыбель, ей просто воняло паласом из очереди по номерам, классиками, что чинно, по-солдатски стояли на румынских полках, диваном, который расхлопывался в неудобное ложе, зеркалом в орнаменте из металлических виноградных гроздей. Все разило в ванной с клеенчатой шторкой и стопкой тазов, один в одном, что пыжились на стиральной машине. «О! Пещерный век!» – кричала тошнота. Все у нее как у матери, как у свекрови, как у тысячи других теток, гордых клетушками-хрущевками, в которых человеку должно было «жить стыдно», если он видел другое.

Так она сказала Коле, мужу, а он от растерянности не знал, что сказать, потому что ему нравилась их квартира на десятом этаже. И ему в ней хорошо пахло, а унитаз и ванну он драил до душевной радости, а не просто до блеска. И отстающие от стены обои подклеивал филигранно, и к кому бы ни попадал в гости, внутренне отмечал: а у нас чище и лучше. Он обожал Лорку за все: за капризы, за ворчливость, за придирки к зарплате, подумаешь – все равно она была лучшей. Посмотрит – рублем одарит. А скажет – так умоет. И еще. Он только подумает мысль, а она уже ее говорит. Умная, как сатана! Жаль, конечно, что не хочет учиться. Он представлял жену с ее проницательными мозгами любым крупным начальником, даже президентом.

Скажем так: этот период в жизни Коли можно назвать периодом безоглядного счастья. Как-то в детстве он на саночках с горки чуть не врезался в дерево. Дедушка, который ловил его внизу, сказал: «Ну, тебе, парень, свезло так свезло». Имелась в виду крупная удача промахнуться головой мимо дерева. Повезло, скажем прямо, в этом случае звучит невыразительно, можно сказать никак. А вот «свезло» – это уже куда круче. Это точка в точку обстоятельству. Коля, думая о своем семейном счастье, тоже мысленно повторял дедушкино «свезло так свезло». А когда он узнал, что Лорка носит в себе его ребеночка, он взял ее на руки и стал носить и петь какую-то дурацкую колыбельную из сложенных в кучу всех слышанных колыбельных вместе с собственными, рожденными под языком словами. Такую, например: