Печалясь и смеясь

– Я давно заметил, что ты шизофреничка, – сказал он спокойно. – Тебе давно пора в клинику имени Кащенко. Это даже на работе отражается. Ты одну чепуху пишешь… – Потрещав суставами, он уселся за стол, я щелкнула ножницами у него под правым глазом, а он мне тихо сказал:

– Какая же ты гитара? Да еще со сломанными струнами? Ты типичная курица, на которую сзади подул ветер! Это же так заметно…

Вирус зла

Хорошо помню ее широкую и короткую косичку, твердо лежащую на воротнике коротенькой норковой шубки. Она не разделась специально, чтоб я оценила модную шубку. А я пялилась на косичку. Тоже мне новость, нашла на что! Она пришла ко мне, небогато живущей писательнице, донашивающей кроличью шубейку, у которой до блеска вытерлись обшлага. Как женщину она меня ставила на место своим нарядом, но ей нужны были мои… помощь не помощь, совет не совет… Поэтому для такого визита плелась тугая косичка скромности и добронравия. Она не знала (или знала?), что я уже видела ее вспученные начесом локоны, их было явно многовато для одной головы, ее волосам завидовали. Я, когда увидела ее, подумала, что такие волосы были в моей детской книжке у Медузы Горгоны, только у той каждый локон кончался змеиной головкой. Мы тогда только познакомились, она была мила, и я тут же забыла про Горгону. И не вспомнила бы, не сплети она из своих роскошных волос косичку. Как говаривал один мой знакомый: «Мы мало что умеем, но перестараться можем всегда». Косичка была пере.

– С ее стороны просто свинство. Она просто держит его за рукав. Сволочь такая… – начала она свой рассказ.

Моя гостья уводила из стойла мужа. Очень ручного, очень домашнего господина. Он недавно стал отцом, пускал слюни от восторга, как и его дитя. Бегал за импортными смесями и самыми экологичными импортными подгузниками и большего, чем у него, не представлял счастья. Он хорошо зарабатывал, служа в банке. Я зналa его тещу, даже была с ней дружна. Это она пригласила меня на свадьбу дочери. Которую я так и не разглядела за фатой, зато увидела молодежь другого времени и эту самую Медузу Горгону, которая сейчас сидела у меня с вплетенными в косичку змеями.

На той свадьбе она была с мужем, была в материальном порядке, и будущее подмигивало ей светло и прекрасно. До дефолта оставался почти год.

Экономический обвал проявил хрупкость демократических и моральных ценностей, они, как и коммунистические, были только словом, за которым стоял голенький перепуганный человек, уже не один десяток лет трясущийся от страха КГБ ли, милиции, жулья, бандита.

Вот от страха все и пошло. Что делает боящийся человек? Он прячется. Но это стыдно. Нестыдно – идти наперерез с палкой. Но мешает совестливость. Она изначально есть у каждого в большей или меньшей степени. Даже самый плохой человек, бывает, смущается, его начинает изнутри что-то стеснять и мучить. Чтоб стать сильным, это проклятое «стесняюсь» надо в себе уничтожить.

Я не могу говорить обо всех, хотя качество человеческого снизилось в обществе до критической черты. Ничего не стыдно и ничего не страшно. Вот и с этой несчастной семьей, гонцом которой была дама с косичкой, случился моральный дефолт. Со всеми правыми и виноватыми. Все потеряли лицо.

Итак. Начнем с героини. Ее муж потерял все деньги и запил по-черному. Он падал так стремительно, что она не успевала фиксировать промежуточные моменты падения. Ну, там третий этаж или пролет ниже первого. Я так и представляю ее с лохматой головкой и слегка открытым от удивления ртом, что в холодильнике пропала и не возникает бело-розовая осетрина, что из дома исчезли ее украшения, что пришли люди и сказали: надо освободить квартиру в двадцать четыре часа. Она прозевала момент появления нового владельца, она стояла, а кто-то ущипнул ее за попку.

Видимо, говорит она, это был знак, и я могла остаться. Но разве я могла?

Могла. Просто не сразу. Щипок был сигналом стеснению в груди, сигналом «освободись от него!». В смысле – от мужа.

Она вернулась к родителям в «хрущевку» почти в том, в чем уходила из дома. Она оглянулась на обшарпанный подъезд, на двери из жидкой филенки, на выжелтевшую ванную и скользящее на унитазе сиденье. Нет, она мне этого не говорила. Я представляю, как она это все видела после пяти лет «другой жизни». Она пошла в гости «из этого совкового кошмара» к подруге, которая только что родила и у которой она лихо отплясывала на свадьбе. Там был полный порядок. «Другая жизнь» там не кончалась. Подруга, конечно, была «никакая». Это она мне сказала.