Пчелиный пастырь

Как ты уныла, песня любви
Без завтра, без нового дня!
Еще хотя бы на миг оживи
Последний, слабый проблеск огня,
Гревшего встарь меня.

Вскоре он прервал эту заунывную песню и без перехода запел «Милые сердцу горы», которые одновременно представляли собой и «Magnificat»[110], и песнопение аллоброгов этого края.

Они подняли такой шум, что не услышали, как отворилась дверь. Вошел запыхавшийся угольщик. Днем немцы расположились у подножия горы Дониа, на берегу реки Манте. Таким образом, они отрезали дорогу в Портей, дорогу в Испанию. Угольщик и его товарищи выследили их. Немцев было человек двадцать. Они принялись рубить пихты, а это означало, что располагаются они тут надолго. Когда настала ночь, они, видно, заметили, что наверху какое-то празднество, потому что на левом берегу поднимается патруль.

Угольщика из Маратона накормили и напоили, а мужчины пошли прятать компрометирующие знамена. Марианна тоже исчезла, и все разошлись по домам.

Мэр приберег для своих гостей просторный чердак над овчарней — не самое худшее жилище из тех, какими он располагал. Сантьяго уже храпел. Все свечи были потушены, и Эме, Христиансен и Капатас прислушивались. Пюиг на этот раз оказался прав. Враг отнюдь не был простаком и не пытался вести неуместную пропаганду. Он действовал настолько быстро, насколько позволяла выработанная им методика силы. С этой оговоркой, которая применима ко всей немецкой военной истории, немец, незаметно подбираясь как можно ближе, наносил удар и приводил в замешательство средиземноморца или горца, доверчивых по природе.

Перегородив дорогу между Манте и Портеем, они не довольствовались тем, что сильно затруднили переход через границу, — они и нападали. Закрытие границы было лишь первым этапом операции, в которой прочесывание гор должно было стать вторым или третьим. Пюиг выдвинул аргумент: террор, отбрасывавший немцев в леса, отвечал намерению «Тайной Армии» — не давая покоя оккупантам, их вынуждали действовать. Немцы перекрыли границу. И снова Пюиг: какой ценой? Ведь прочесывание горы — это две дивизии! Как же им быть? Единственный выход: бошам пойти на выучку к трабукайрам.

Через щели в грубо сколоченном полу поднимался запах стойла. Над ними сквозь разъехавшуюся черепицу сверкали звезды.

— А домик-то с поддувалом.

Эме явственно различал смех ручейка, струившегося по камням, и вдруг он услышал стук сапог. Снизу поднимались солдаты, они поравнялись с мэрией, они топали, обходя ее, шагая по той же дороге, по которой возвращалось факельное шествие. Слышны были ругательства, бряцание оружия, стучавшего по булыжнику авеню Выпяти-Зад. Шаги раздавались над ними, рядом с часовней, потом начали спускаться, стали глуше и наконец стихли.

На следующий день Кампадье выяснил, что пришельцы были одеты не в обычную солдатскую форму… Несколько дней спустя тайна раскрылась: хижина (с тех пор прозванная Немецкой) была занята альпийскими стрелками.

Вскоре уже ничего не было слышно, кроме храпа.

V

В тот вечер, 23 июля, они слушали английское радио, как вдруг в дверь дома в Пи четыре раза постучали указательным пальцем. Ближе всех к двери был Эме. Он открыл. Появился Пюиг, глаза его блестели лихорадочным блеском.

— Все еще торчишь здесь, коллега?

— Теперь уже недолго буду торчать.

Пюиг бросил на него быстрый взгляд, отрезал себе хлеба и мяса и молча принялся закусывать.

Начиная с Четырнадцатого июля — праздника с участием медведей — даже сам Капатас ходил мрачнее тучи. По правде говоря, все застопорилось. Удар, нанесенный появлением альпийских стрелков, был великолепно рассчитанным ударом. Поручив наблюдение горным частям, немцы сумели парализовать изобретательность тех, кто переходил границу. В бинокль им были видны все передвижения. Место, которое они выбрали, помимо стратегической выгоды, представляло собой настоящий оазис. У подножия хижины, построенной в лугах, среди дрока и можжевельника протекал ручеек. У альпийских стрелков были звукоулавливатели и рогатые стереотрубы, объективы которых сверкали на солнце. Иногда был слышен лай их собак, разрывавший тишину лугов, палимых солнцем.

Пюиг ел мало и выпил всего один стакан вина. Он закурил. В тот вечер Лонги с первой минуты показалось, что партизан за что-то на него сердится. Пюиг не мог забыть о разногласиях во время последней вылазки.

— В Лас Ильясе со мной обошлись как с убийцей. О чем они думают! Их заперли! Остается один способ — проскользнуть мимо патрулей, когда те будут писать! Я говорил вам: террор — самое верное оружие.

Это была не единственная неприятная новость. Накануне Капатасу нанес визит некий обер-лейтенант. Помощник Герхарта Линдауэра передал пожелание своего патрона: увидеть целые поля рододендронов.

Пюиг едва не проглотил свой окурок.

— Кроме всего прочего, он еще издевался над нами!

Гауптман знал, что в горах собирают рододендроновый мед, который иногда производят дикие пчелы. Он предполагал послать памятную записку об этом фон Фришу.