Пчелиный пастырь

В Морейа Пюиг останавливается у огромного дуба, покалеченного грозой. Несмотря на то что он очень древний, на двух ветках еще растут листья. Ствол полый. Там могло бы спрятаться несколько человек.

— Это дуб трабукайров. Мы шпарим по их пути. Дуб служил им и как убежище, и для засады.

С точки, где они находятся, и на протяжении всего пути видно, как челюсть Канигу нависает над золотой долиной. Великан даже снял шапку из облаков и с достоинством восседает на своем гранитном троне. Это Отец гор, Казбек, Арарат, Фудзияма Запада.

Эме внезапно вскрикивает. У него еще хватает сил положить велосипед, и он сразу падает на живот, потом резким движением переворачивается на спину и вытягивается, он пытается прильнуть к земле всем телом, от затылка до поясницы, и обеими лопатками. Небо заслоняет какая-то масса неправильной формы: это встревоженный Пюиг наклоняется над товарищем.

— Пустяки, — с трудом шепчет Лонги. — Пройдет.

Он прижимается к земле. Он берется руками за бока и сдавливает их изо всех сил. Мало-помалу на лице у него проступает краска. Словно корсет из рук распоряжается его туловищем — Эме снова начинает шевелиться, и движения его становятся все свободнее. Он уже наполовину сидит. Пюиг протягивает ему руку. Эме выпрямляется. Небо и земля возвращаются на свои места.

— Прости меня, — говорит Пюиг.

— За что?

— Я совсем очерствел. Забыл, в каком ты состоянии.

Как и в «Первых тактах», он протягивает Эме на испанский манер одну из своих толстых маисовых сигарет, тот отказывается.

Утёсник и дрок ведут между собой разговор; утёсник сварлив, его золото опьяняет сильнее, чем метелки испанского дрока. Кустарник растягивает по земле свои нити — нити колючей проволоки — и заставляет их ехать гуськом. Вскоре стволы становятся толще, но редеют. Роща превращается в лес. Молодой папоротник протягивает свои дугообразные стебли к подножию могучих каштанов, в темной листве которых поблескивают плоды, похожие на морских ежей.

Они останавливаются в Пайягурэ, на середине спуска от Фонфреда к Сере. Лес, густой, несмотря на вырубки, какой-то нездешний. Они располагаются у заброшенной угольной ямы. В мелкой поросли что-то грызет какой-то зверек.

— Ты не охотник? — спрашивает Пюиг.

— Не рыболов и не охотник. Я даже рад был бы открыть охоту на охотников.

— А я охотник, — со смиренным видом говорит Пюиг. — За сернами.

Пюиг предусматривал только один привал. Из Пайягурэ они спустятся позавтракать в Сере.

— Так или иначе, придется нам перебираться через Теш, а вот мосты есть только в городах.

— А в городах боши.

Как все участники кампании 40-го года и военнопленные, Лонги часто говорил «боши», когда был в хорошем настроении, и «фрицы», когда его одолевала злость. Первое из этих определений вызывает у Пюига улыбку. В его словаре это слово отсутствует.

Родник питает крошечный водоем. Эме раздевается догола, обливается ледяной водой, массируя мышцы. Рубец на его плече — розовая горная цепочка сантиметров в двадцать, ломаная, как скелет плоской рыбы. Пюиг не следует его примеру. Он скорее горец, чем приморский житель. Он снимает заднее колесо со своего велосипеда, поправляет спицу со скрупулезностью часовщика и снова укрепляет его. В ожидании завтрака, который будет еще не скоро, они нарезают и кладут на серый хлеб маленькие кубики горского окорока и колбасы и добавляют к этому деревенскому пиршеству помидоры. Хлеб, сало, помидоры имеют для Лонги давно забытый вкус. Лонги и Пюиг пьют из горлышка. Бурдюка у них нет. Пюиг улыбается. Эме знает, о чем он думает.

Пюиг вызывает в памяти Лонги трабукайров. То ли так действует на него это место, где работали угольщики — совсем близко от того, где разбойники и впрямь требовали выкуп или убивали, то ли приглушенный голос Пюига, а может, просто теперь Эме немножко больше знает о жизни и смерти, или дело тут в выражении треугольного лица рассказчика с оливковым оттенком кожи и блестящими глазами, только сейчас Эме ощущает свирепость этих людей куда острее, чем в 1938-м году, когда эту песню пел Капатас на хуторе Рег. Пюиг переводит:

Женщину предал смерти злодей.
Вырезал плод из чрева у ней
           Мавр беспощадный.

Эта песня уходит корнями в глубь времен. Это край Роланда, но также и Сида.

По солнцу, лучи которого косо освещают деревья, Пюиг определяет, где проходил путь бандитов. На юге это Лас Ильяс и граница — километров полтораста от деревни через ущелья Льи и Жункера. В Лас Ильясе до сих пор еще можно видеть пещеру, в которой они держали заложников.