Пчелиный пастырь

Эспарра делает знак Пюигу. Тот в ответ кивает головой. Он передвигается, как краб. Можно сказать, что его ноги всматриваются в землю, перед тем как ступить. Серна! Камни катятся, рождая эхо. Пюиг приподнимает труп. Он поворачивает его, пользуясь ногами как осью. Эме порывается помочь ему. Но Пюиг отрицательно качает головой. Нога Пюига оступается, скользит, находит опору. Мертвец и живой человек едва не скатились вместе в пропасть!

Пюиг нащупывает твердые камни. Мертвец худой, ему лет тридцать-сорок. Бритый. Пюиг обшаривает его карманы. Но ничего не находит. Даже часов на руке нет. До него здесь кто-то побывал. Кто? Немец? Дезертир? Испанец? Союзник? Рабочий? Партизан? Летчик? Беглый? Мертвый, кто умертвил тебя? Тот молчит в своем немом, застывшем протесте.

— Не надо было отпускать жандармов, — слышит свой собственный голос Эме. — Они понадобились бы для протокола.

Он произнес эту фразу вполголоса. Он не знает, слышал ли его Пюиг. Юмору, даже мрачному, здесь места нет. Юмор отвергнут этим миром. Драма принимает его. Трагедия его изблюет. «Человек, кто умертвил тебя?» — это традиционный вопрос, который задают умершему насильственной смертью, и это единственный тон, который приемлют эта земля и боги.

К незнакомому здесь обращаются: «Человек!» (По-кастильски: «Hombre!») Так они обратились к похожему на скелет пастуху в то утро, когда искали радиатор. Каждый человек несет ответственность за весь человеческий род. Как и всякий действующий в одиночку партизан, по Пюигу. Он — hombre, человек. Это активная форма гуманизма. И вот теперь из-за этой встречи Канигу застынет в своей вековой символике. Об этом говорят названия здешних мест: «corres[124] человека», «serrat[125] мертвого человека». Человек — это Гигант. А Канигу — это гора человека.

Путешественники стараются выпрямить руки и ноги мертвеца, но слишком давно этот труп стал трупом. Капатас достает из своего мешка военную плащ-палатку образца 1939 года, камуфлированную под леопарда. Пюиг и Капатас накрывают ею механика. Плащ-палатка чересчур коротка. Подбитые гвоздями ботинки торчат из-под плащ-палатки, ноги неестественно вытянуты, из ботинок высовываются носки цвета молодых зеленых помидоров.

Сэр Левин взволнован. Его блеклые глаза сверкают.

Капатас кладет на грудь мертвеца два колышка, уже ненужных. Старик открывает саквояж из крокодиловой кожи, вытаскивает оттуда потрепанную книжку, потом начинает собирать камни. Раиса помогает ему. Они кладут камни на плащ-палатку. Старик Моше выпрямляется во весь свой высокий рост; кажется, будто это трещат его суставы, но это гроза в низине. Под ними дождь мечет свои бесчисленные стрелы в озеро, в ущелья и в Трес Эстеллес. На севере и на востоке горизонт значительно сузился. Два жандарма, должно быть, промокли до нитки. Старик Моше листает книгу справа налево (евреи пишут справа налево) и читает молитвы. Капатас с величием епископа чертит в воздухе крест.

Под раскаты грома маленький отряд трогается в путь.

— Камни, — говорит Раиса.

— Камни?

— Мы кладем камни на наших умерших. Надгробные плиты на еврейских кладбищах просто усеяны камнями. В Лондоне, в Кракове, в Праге…

Слова, которые она монотонно произносит своим приятным приглушенным голосом, переливаются, словно в Lied[126].

— Это в память перехода через пустыню — там тоже клали камни на ткань, которой накрывали наших умерших, чтобы звери не могли их сожрать. Мы ведь бежали из Египта. А моего дедушку зовут Моисей.

Сейчас только шесть часов вечера. Темнота надвигается, но это еще не тьма.

Черное озеро вполне заслуживает свое название — оно отражает аспидного цвета небо. Теперь для них опасен гнев горы. Надо укрыться в каком-нибудь убежище. Узнав об этом решении — а ведь граница всего в нескольких километрах! — Лагаруст выходит из себя. Надо идти! Сей же час!

Эме смотрит на этого человека и думает, что его следовало бы пожалеть. Он страдает. Натертые места у него горят, словно поджариваемое сало. Во время войны места для жалости нет. Особенно для жалости к тем, кто смешон. Но ведь люди не знают, что они смешны, и воспринимают насмешливое отношение окружающих как еще одну несправедливость.

Когда позднее майор Лагаруст будет рассказывать о том, как он переходил французскую границу, его рассказ будет совсем не похож на наш. А если он прочитает наш рассказ, то подумает, что речь идет о ком-то другом. Он с чистой совестью, по-тартареновски, похвастается своим правдивым рассказом. Но факт тот, что он, выражаясь лагерным языком, будет кипятком писать.

Здесь, у Черного озера, как и в Карансе, есть хижина, только поменьше. А еще у них осталась четырехместная палатка. Желтый ветер пытается сорвать ее с места. К счастью, колья у них кованого железа. Капатасу, Пюигу и Эме удается вбить их в скалу.

Сэр Левин, Раиса, Капатас и майор будут спать в хижине, Пюиг и Эме — в палатке.