Пчела-плотник

И тем кардинально отличался от одного своего сокурсника – брутального бородача, свое отношение к женщинам выражавшего фразой о том, что «любит вскрывать новые тюбики зубной пасты». Впрочем, слова «брутальный» на рубеже 80-х годов прошлого века в русском обиходе не было; этого альфа-самца с по-бычьи выпуклыми глупыми глазами Андрианов аттестовал просто: «ходячий…», прибавляя к эпитету слово из трех букв.

А попытка Юрия Ивановича упорядочить память чувственных опытов была естественной для мужчины на закате жизни.

Не имелось ничего извращенного в его недоделанной таблице; не вспоминал своих женщин на своем закате лишь тот, кто их не имел.

Или воспринимал сосудами для спуска избыточного давления, не запоминая ни деталей, ни имен, ни количества.

Задумывая мемуар – своего рода итог личной жизни – он следовал давним привычкам к систематизации всего имеющегося.

«Список Андрианова» имел бы внешнее оформление биологической коллекции и подспудные корни его уходили в детство, в коробки с бабочками и жуками, аккуратно надписанные по крышкам.

Вот эти коробки в самом деле были наборами мертвых тел.

Каждый отряд насекомых имел научное название, переведенное на русский язык с латыни. Кроме, пожалуй, стрекоз – которые именовались просто «Стрекозами» и доставляли юному собирателю много хлопот. Ведь почти невидимые крылышки стрелок – миниатюрных созданий, в полете напоминающих зеленые и синие спички, неведомой силой перемещаемые по воздуху – отваливались после высыхания. И для полноты коллекции Юре приходилось постоянно добывать себе новых: подкарауливать среди высокой травы, ловить с осторожностью, травить эфиром, расправлять на пенопласте, сушить и накалывать на ту же булавку со старой этикеткой – чтобы через несколько дней выбросить пересохшее бескрылое тельце… и снова ловить, снова травить и накалывать.

Перепончатокрылые, к которым относился фиолетовый плотник, занимали небольшую коробочку из-под «Грильяжа в шоколаде» московского производства, поскольку их удалось собрать совсем мало.

Приколотыми на место грильяжа были пара разных ос, пара пчел – большая домашняя и крошечная дикая – 1 мохнатый черно-оранжевый шмель и 1 красно-зеленый наездник не определенного вида, пойманный в момент, когда он занимался благородным делом, готовя медленную смерть толстой гусенице.

В саду часто появлялись шершни – стремительные осы 5-кратного размера – но вид этих страшных насекомых говорил, что они сумеют постоять за себя, их ловить Юра опасался.

Пчела-плотник казалась не менее страшной, но отличалась медлительностью. Появлялась она нечасто, неожиданно и ненадолго, однако после нескольких безуспешных недель он сумел выследить ее на флоксах, накрыть отцовской соломенной шляпой, затем вылить сверху полбутылки эфира, слушать медленно затихающее гудение, а только после этого достать драгоценную добычу. И смотреть, как могучая пчела сучит ножками, чтобы сразу по результату расправить прежде, чем та начнет подсыхать на жаре.

Тогда охота и убийство казались Андрианову естественным делом; тем же самым – на профессиональном уровне – веками занимались сотни энтомологов по всему свету.

Да и насекомые жили 1 лето.

Всего одно лето.

Правда, личинка стрекозы «Большое коромысло» – Aeschna grandis – развивалась под водой 3 года, дольше, чем человеческий детеныш в утробе матери…

Но сами стрекоза, жук или пчела не могли пережить даже первых осенних заморозков.

Цикл имаго – взрослых особей – продолжался несколько месяцев.

Юра укорачивал их жизни на какие-то дни или даже часы.

Не более того.

* * *

Но тогда было тогда, а сейчас было сейчас.

Сегодня само воспоминание о конвульсиях той единственной пойманной пчелы-плотника вызывало у Андрианова и отвращение и жалость и стыд за себя прежнего.

Тем более, что убивал он бессловесных тварей не ради хлеба насущного, а из дилетантского интереса. Именно дилетантского: без устали ловя и засушивая насекомых, Юра не заботился о мерах по их сохранности. И великолепную коллекцию его – повторяя вариант незадачливого героя эстонского романа – за одну зиму безвозвратно попортил музейный жук…

Прошли годы, мировосприятие несостоявшегося энтомолога изменилось коренным образом. Не просто коренным, а повернулось на 180 градусов.

Теперь любая – любая, хоть самая маленькая, короткая и никчемная – жизнь казалось ему самоценной. И он уже не понимал, как мог брать на себя роль бога, укорачивая ее хоть на несколько минут.

Во всяком случае, лет 6 назад на этой же террасе, где одна из так и не познанных женщин – донельзя практичная Светлана – варила варенье из только что собранной сакуры, он был занят делом.

Вылавливал из пахучей пены свалившихся туда ос, промывал чистой водой и выкладывал сушиться на карниз под окном.

Осы, кажется, были благодарны, потому что ни одна из спасаемых не пыталась его ужалить.