Павильон на холме

Отчасти из чувства деликатности, – должен признаться, что оно пробудилось у меня слишком поздно, – отчасти, чтобы доставить себе удовольствие, поразив неожиданностью старого знакомого, я решил тотчас обнаружить свое присутствие.

Я внезапно вскочил на ноги и выступил вперед:

– Норсмаур! – воскликнул я.

Произошло что-то поразительно неожиданное. Я видел, как он мгновенно бросился на меня, как что-то блеснуло в его руке, и я почувствовал боль: он ударил меня кинжалом по направлению к сердцу. Но в то же мгновение и я так сильно ударил его кулаком, что он сразу упал – показалось даже, что перекувырнулся.

Выручили ли меня моя ловкость и проворство или некоторая нерешительность с его стороны, это уж я не знаю, но лезвие кинжала лишь скользнуло по моему плечу, в то время как удары рукояткой и кулаком пришлись мне прямо в рот.

Я убежал, но недалеко. Я так часто прежде гулял по этой местности и в эти сутки несколько раз ее исходил внимательно наблюдая разные выступы и выемки в песчанных холмах, годные для засады, что легко скрылся и в нескольких саженях от места стычки, снова спрятался в траву. Фонарь исчез. Очевидно, он выпал из рук Норсмаура и потух. Но каково было мое изумление, когда, посмотрев на павильон, я увидел, что добежав до него, Норсмаур одним прыжком вскочил на крыльцо, бросился к двери, и тотчас послышался лязг поспешно задвигаемого железного болта!

Он меня не преследовал. Он от меня убежал. Норсмаур, которого я знал, как самого отчаянно смелого и непреклонного в злобе из людей, бежал!

Я прямо не верил своим чувствам. Не знал что и думать. Однако, успокоившись, я рассудил, что во всей этой удивительной, прямо невероятной, истории лишняя несообразность, – одной невероятностью больше или меньше, – не имеет значения. Действительно, почему павильон с такой тайной приготовлялся к приезду Норсмаура и его гостей? Почему Норсмаур произвел высадку ночью, при сильной буре, при опаснейшем ветре, когда засасывающие пески почти не успели покрыться водой? Почему он хотел меня убить? Или он не узнал моего голоса? И, главное, почему в его руке был наготове кинжал? Сам выбор такого, по меньшей мере, несовременного в цивилизованной Англии оружия, как кинжал, является чрезвычайно странным. Все дико, все несообразно.

Джентльмен отправляется на собственной яхте в собственное имение. Менее понятно, почему он высаживается именно ночью и при таинственных приготовлениях. И совсем уже необычно и непонятно, что тот же джентльмен перед входом в собственный дом вооружается на смертный бой. Чем больше я рассуждал, тем сильнее терялся. Я воспроизводил себе весь ход этой кошмарной истории, пересчитывал по пальцам все ее последовательные стадии: секретное приготовление павильона для гостей, высадка этих гостей при сильнейшем риске для их жизни и гибели яхты, несомненный и, по-видимому, совершенно беспричинный страх гостей, – или, по крайней мере, одного из них, – после благополучной высадки, Норсмаур с заготовленным холодным оружием, Норсмаур, покушающийся на убийство человека, который прежде был ему ближе всех, наконец, – и это чуть ли не самое странное, – Норсмаур, убегающий от того, которого он только что собирался убить, и баррикадирующийся за дверью павильона как беглец, которого преследуют по пятам. Тут, по меньшей мере, шесть отдельных положений, одно другого удивительнее, еще более удивительно их сочетание и последовательная связь. Я снова начал себя спрашивать, верить ли своим чувствам, – не кошмар ли все это?

Долго я так стоял, точно застыв от изумления. К живой действительности меня возвратила боль – последствие боя с Норсмауром. Я осторожно обошел песчаные холмы и по тропинке, отходившей несколько в сторону, достиг чащи леса. Однако и тут не обошлось без новой загадки. В нескольких саженях от меня со своим ручным фонарем снова прошла старая няня, направляясь из павильона к себе домой. Это был седьмой загадочный пункт этой истории. Действительно, с уходом няни, Норсмаур и его гости оставались без прислуги – должны сами подавать себе ужин, мыться и прибирать без посторонней помощи, а старая женщина должна была вернуться в свой старый барак. Очевидно, на все это должны были существовать весьма серьезные причины, поглощающие такие большие неудобства.