Павильон на холме

Хедльстон, в широком желтом халате, сел за один конец стола, Клара – за другой. Норсмаур и я очутились визави. Лампы ярко горели, вино было хорошее, кушанья, хотя и холодные, оказались отлично приготовленными. Точно по молчаливому соглашению никто из нас не заговаривал об ожидавшей нас катастрофе, и, если принять во внимание нашу трагическую обстановку, мы провели обеденное время с удивительной беспечностью, даже с весельем. Правда, то Норсмаур, то я вставали из-за стола и обходили все окна, и каждый раз Хедльстон вначале сильно смущался и с тревогой осматривался кругом, но он почти тотчас наполнял свой стакан и, вытерев лоб платком, снова заводил общий разговор.

Я был удивлен его умом и обширностью знаний. Разумеется, это был недюжинный человек. Он много наблюдал в жизни, многое читал, обладал, очевидно, выдающимися способностями, и хотя он нисколько не сделался для меня более симпатичным, но я мог понять его успех в жизни и тот огромный почет, которым он пользовался до банкротства. Это был вполне светский человек, владевший в совершенстве талантом занимать общество. Я его раз только в жизни и слышал, и притом в обстановке самой неблагоприятной, но все же я считаю его одним из наиболее блестящих собеседников, каких я только встречал. Он начал рассказывать с большим юмором, – и, по-видимому, не чувствуя никакой неловкости, – о проделках какой-то торговой компании, с которой он столкнулся в юности, – а быть может, он сам в ней участвовал, – и положительно увлек нас своим рассказом, хотя все время к чувству веселости присоединялось какое-то ощущение неловкости за оратора. Вдруг беседа оборвалась самым внезапным образом.

Послышался звук, точно кто-то провел мокрым пальцем по стеклу. Мы сразу все побелели как полотно, и сидели точно парализованные, даже язык у всех отнялся.

– Кажется, это улитка? – произнес я наконец. – Я слыхал, что эти животные издают довольно громкий звук, когда ползают по стеклу.

– Какая там улитка, будь она проклята! – вскрикнул Норсмаур. – Слушайте!

Тот же звук послышался еще два раза, через правильные промежутки, а затем сквозь запертые ставни раздалось необыкновенно громким голосом итальянское слово «traditore»[5].

У Хедльстона откинулась назад голова, задрожали ресницы, он без сознания упал под стол. Норсмаур и я бросились к ружьям у шкафа, Клара вскочила на ноги и обеими руками схватила себя за горло, очевидно, чтобы задержать крик ужаса.

Мы стояли, готовые к атаке, но прошла секунда, другая, третья: шла минута за минутой, а вокруг павильона была полная тишина, нарушаемая лишь однообразным гулом морского прибоя.

– Живей! – воскликнул Норсмаур. – Надо скорей перетащить старика наверх, пока они не пришли!

Глава VIII Повествует о развязке истории старого банкира

Все трое мы с большим трудом перенесли старого банкира наверх, в «дядину комнату»; он все время оставался в глубоком обмороке. Клара стала мочить ему голову и грудь, я же и Норсмаур поспешили к верхним окнам, в которых, как я уже говорил, проделаны были широкие щели, позволявшие осматривать местность вокруг павильона на большое расстояние. Небо очистилось от туч; взошел полный месяц и далеко на дюны разливал свой ясный свет. Ничего подозрительного нельзя было заметить и, если бы не неровности почвы и черневшие кусты, за которыми легко могли спрятаться итальянцы, казалось бы, что окрестности совершенно безлюдны.

– Слава Богу, Агги сегодня не должна придти, – подумал вслух Норсмаур.

Агти было имя старой няни. Очевидно, он только сейчас ее вспомнил, взглянув, вероятно, на обычную ее ночную дорогу, но и эта забота, хотя поздняя, и задушевный тон, которым она была высказана, явились для меня совершенно новой чертой в таком черством эгоисте, каким я прежде знал Норсмаура.

Мы снова находились в вынужденном, пассивном ожидании. Норсмаур подошел к камину и протянул руки к раскаленной золе, точно ему стало холодно. Я машинально следил за его движениями, выступил немного вперед и стал спиной к окну. Почти в тот же момент послышался какой-то шум: то треснуло оконное стекло над самой моей головой, и дюймах в двух от меня пролетела пуля, застрявшая в противоположной стене. Я инстинктивно подался назад, в угол за окно; одновременно бросилась туда и Клара с криком отчаяния. Она думала, что я ранен. Я старался ее успокоить, – говорил, что ее заботливость обо мне так велика, так трогательна, так приятна, что я готов каждый день и в течение всего дня подвергаться выстрелам, лишь бы в награду видеть такие проявления ее чувств, – но она долго не могла прийти в себя; к ласковым словам прибавились нежные ласки, точно мы совершенно забыли окружавшую обстановку, как вдруг раздался резкий голос Норсмаура.

– Из духового ружья стреляли! – сказал он. – Изволите видеть: избегают шума…