Павел I

Спустя два дня после этого происшествия получено было извещение, что Государь вместе со всем Двором на следующий день прибудет в Петербург. По обыкновению был назначен вахтпарад и очередь идти в караул как раз была моя. Из ста шести человек, составлявших мой эскадрон, девяносто шесть должны были явиться на парад верхами, что составляло весьма значительное число. Надо заметить, что если лицо, носившее известное имя, подвергалось какому-либо взысканию со стороны Императора, то обыкновенно эту немилость разделяли и другие члены этой семьи, находившиеся на службе. Вот почему мое появление на параде почти немедленно после отставки и изгнания из столицы моего отца было для меня делом довольно щекотливым. Но делать было нечего, и мне все-таки надо было явиться вовремя со всем моим эскадроном. Правда, я знал, что он хорошо обучен, но всегда могли произойти ошибки, и последствия их могли оказаться для меня весьма важными; и не только для меня, но и для моего эскадрона и даже для всего полка; так бывало не раз при подобных обстоятельствах.

Тогдашний наш полковой командир князь Голицын велел еще накануне вывести мой эскадрон, чтобы сделать репетицию парада, но офицеры и солдаты были так взволнованы, что все шло плохо, и генерал наш был в отчаянии. Я попросил его однако же успокоиться и не делать выговоров, обещая ему, что все пойдет хорошо. Я сам похвалил солдат, приказал им отправиться в баню, затем плотно поужинать и спокойно лечь спать. Что касается до офицеров, которые подвергались наибольшей опасности, то я попросил их не думать ни о чем и только внимательнее прислушиваться к команде. В казармах я отдал строгое приказание, чтобы солдат не будили, пока я не приеду сам.

В описываемое время все солдаты также носили букли и толстые косички со множеством пудры и помады, вследствие чего прическа нижних чинов занимала очень долгое время, так каку нас полагалось всего два парикмахера на эскадрон, так что солдаты, когда они готовились к параду, принуждены были не спать всю ночь из-за завивки. Но этого я никак не мог допустить в моем опасном положении, в котором все зависело от состояния первов моих солдат. Поэтому я велел собрать всех парикмахеров со всего полка, приказав им как можно скорее причесать мой эскадрон, благодаря чему солдаты могли освободиться раньше и выспаться как следует.

В пять часов утра я велел их разбудить, а к 9 часам люди и лошади были готовы, выстроены перед казармами и смотрели весело и бодро. Я сел на своего красивого гнедого мерина Le Chevalier d'Eon,[158] поздоровался с людьми, дал им пароль, и мы отправились ко Дворцу.

Император вначале смотрел мрачно и имел вид недовольный, но я с удвоенной энергией дал пароль, офицеры же и солдаты исполнили свое дело превосходно. Его Величество, вероятно, к собственному своему удивлению, остался настолько доволен, что два раза подъезжал хвалить меня. Словом, все пошло хорошо и для меня, и для моего эскадрона, и для моего отца, да и вообще для всех, кому в этот день пришлось говорить с Его Величеством, ибо подобного рода гроза падала на всех, кто к нему приближался, без различия возраста и пола, не исключая даже и собственного его семейства.

Теперь я снова попрошу читателя последовать за мной в Гатчину и вернуться к тому времени, когда Император подписал приказ об увольнении от службы и удалении из столицы моего отца. Тем же почерком пера Павел тут же назначил на место моего отца сенатора Аршеневского[159] и особым рескриптом предписал ему немедленно исполнить его приказание относительно цвета сукна. Аршеневский был очень хороший и рассудительный человек, и все знали, что он был близким другом и почитателем моего отца. Обстоятельство это было известно и Императору, ибо в Сенате они неоднократно держались одного мнения, и Павел часто с ними соглашался. В назначении Аршеневского, таким образом, нельзя было усматривать гнева против моего отца.

Не теряя ни минуты времени, новый вице-президент Аршеневский занял свое место в Мануфактур-коллегии. Председатель князь Юсупов не мог объяснить того, что случилось, а также не мог посоветовать, что предпринять дальше. Тогда Аршеневский сам рассмотрел дело, затем лично поехал посоветоваться с моим отцом и, убедившись, наконец, что кроме того, что уже сделал мой отец, делать больше нечего, он, для того чтобы не подвергаться дальнейшей ответственности, подал Императору прошение об увольнении, приложив к нему письмо на имя Его Величества, объясняющее его поводы к этому поступку.

В то же время генерал-прокурор Сената Беклешов,[160] который на деле был министром юстиции, посоветовал моему отцу написать к Императору краткое письмо, в котором он выражал свое горе по поводу того, что навлек на себя его гнев. Это письмо вместе с прошением Аршеневского Беклешов с намерением вручил Государю немедленно по возвращении его с парада, на котором я удостоился такой похвалы.