К этой двойной интриге тяготел целый кружок довольно подозрительных лиц, истинный характер которых не оставляет никаких сомнений. Среди них некто госпожа Гербер, гувернантка, потом компаньонка фаворитки, еще довольно молодая, довольно хорошенькая, скромно присутствовала при ежедневных свиданиях государя с предметом его страсти и, быть может, искала в них и для себя счастливой случайности. Некто Шевалье, муж актрисы: бывший танцовщик и закадычный товарищ Колло д’Эрбуа, которого он сопровождал при расстрелах в Лионе, теперь занимался тем, что наживал состояние на успехах своей жены.
Личность последней нельзя установить точно, так как многие актрисы в то время носили то же имя. Одна из них, бывшая в 1792 году пенсионеркой театра
В той же среде была одна молоденькая женщина, госпожа Гаскон, дочь английского врача по имени Гутри, жена шотландца, директора Олонецких рудников, и любовница нового князя Лопухина. Гутри караулил благоприятные моменты в присутственных местах, что давало ему большой доход. Если какое-либо дело близилось к решению, он устраивал так, чтобы задержать выполнение последних формальностей, и предлагал за деньги окончить все в двадцать четыре часа.
Близкий человек к супругам Шевалье, пьемонтец по имени Мерш, или Мермес, попался вместе с ними в одном скверном деле из-за взяточничества. Он замешал туда же одну француженку, Каролину де Бонёйль, или по-настоящему Аделаиду Рифлон, эмигрантку, по ее словам, тоже состоявшую, как полагали, на службе у Первого Консула, несомненную авантюристку, и, несмотря на это, все же принятую в Гатчине. Супруги Шевалье, хотя и получившие значительную сумму в счет ожидаемого от предприятия барыша, и Кутайсов, тоже заинтересованный в этом деле, не пострадали вовсе. Поплатился только пьемонтец, но не как взяточник, потому что это скомпрометировало бы его сообщников, а как якобинец, хотя он был известен за ярого монархиста. Его наказали кнутом, вырвали ноздри и сослали в Нерчинские рудники.
Павел, тоже своего рода актер, питал какую-то особенную любовь к театральному миру. Артист французской труппы, Фрожер, получил право входа в кабинет государя. Часто видели, как император прогуливался с ним под руку. Они болтали о французской литературе, затрагивая иногда и более легкие сюжеты. Может быть, предупредив Наполеона, Павел искал в этом собеседнике второго Тальма. Но Фрожер был бесподобен не столько в величественных и благородных ролях, сколько в шутках. Допущенный на интимные собрания при Дворе, он проявлял там иногда свой комический талант, прохаживаясь даже насчет великих князей.
Павел этим забавлялся; его презрение к людям вообще заставляло отождествлять этого веселого шута, жалких Шевалье и самых худших мошенников из их компании с высшими представителями общества, униженного, впрочем, обращением с ним и примерами самого государя. Андрею Разумовскому, сосланному в Батурин, в Украйне, все родственники советовали прибегнуть к всемогущему заступничеству Кутайсова и фаворитки, и он писал жене в июне 1800 г.: «
Спустившись с облаков, где он собирался парить вместе с Нелидовой, Павел сам разделял это мнение.
Быстро соскучившись в Лоде, прежняя фаворитка попросила разрешения вернуться в Петербург. Павел ответил на ее просьбу в любезных и даже «чувствительных» выражениях, но не оставил своих новых знакомств и новых удовольствий. Напрасно Мария Федоровна пыталась вернуть его к прошлому: Кутайсов и княгиня Гагарина, Пален и Панин составляли надежную стражу. Обещав однажды присутствовать на приеме императрицы, где он знал, что встретит своего прежнего кумира, он в последний момент дал знать, что не придет.