Павел I без ретуши

То, что рассказывают в С.-Петербурге о причине постройки этого дворца, покажется басней здравомыслящим людям, — следующую историю передают как факт: один солдат, стоявший ночью на часах около старого Летнего дворца, деревянного дома, в котором жила Елизавета, клянется, что архангел Михаил явился ему и приказал возвестить Павлу I, что тот должен построить на этом месте церковь в честь его. Приведенный к царю, солдат повторяет то, что, по его словам, ему приказал архангел. Павел отвечает: «Приказ архангела Михаила будет исполнен». И тотчас же от десяти до двенадцати тысяч рабочих были употреблены на эту постройку… Русские суеверны и легковерны, но можно ли допустить, что царь, умный и образованный человек, мог поверить рассказу этого солдата? Гораций говорит: «Credat judaeus Apella, non ego»[76].

Сад этого дворца представляет обширное место, окруженное стеной… Там построены большие и просторные здания для теплиц, оранжерей и зимних садов. Павел I спешил с постройкой дворца и всех его служб, чтобы поселиться там.

Из «Записок» Адама Ежи Чарторыйского:

Император Павел только что окончил постройку Михайловского дворца. (Никогда ни при какой постройке не было более бесстыдного воровства. Главным архитектором был некто Б[ренна], итальянский каменных дел мастер… которого граф Станислав Потоцкий вывез из Италии и который из Варшавы перешел в Гатчину на службу к великому князю Павлу. Б[ренна] нажился беспредельно от всех построек, которыми руководил, и оставил огромное состояние мужу своей дочери и ее детям, ставшим русскими дипломатами.) Этот дворец, собственный замысел Павла, стоивший громадных денег, представлял собою тяжелое массивное здание, похожее на крепость, в котором император считал себя совершенно безопасным от всяких случайностей.

«Я никогда не был столь доволен, никогда не чувствовал себя более покойным и счастливым», — говорил он с удовлетворенным видом приближенным, после того как устроился в своем новом, едва оконченном дворце. Там он воображал себя в полнейшей безопасности; и никогда еще он не был более самовластен и безрассуден. Там он соединял беспорядочные наслаждения с полнейшим всемогуществом, которым, как ему казалось, он обладает и которое готовились у него похитить.

Из «Записок» сенатора Карла Генриха Гейкинга:

Стены [Михайловского замка] были еще пропитаны такой сыростью, что с них всюду лила вода; тем не менее они были уже покрыты великолепными обоями. Врачи попытались было убедить императора не поселяться в новом замке; но он обращался с ними как с слабоумными — и они пришли к заключению, что там можно жить. Здание это прежде всего должно было послужить монарху убежищем в случае попытки осуществить государственный переворот. Канавы, подъемные мосты и целый лабиринт коридоров, в котором было трудно ориентироваться, по-видимому, делали всякое подобное предприятие невозможным. Впрочем, Павел верил, что он находится под непосредственным покровительством архангела Михаила, во имя которого были построены как церковь, так и самый замок.

Из «Юношеских воспоминаний» Евгения Вюртембергского:

Я… отправился… в Михайловский дворец, недавно выстроенный Павлом I близ Марсова поля. Вид нового царского местопребывания, эта выкрашенная красной краской каменная масса, окруженная экзерциргаузами, представлял собою явную противоположность колоссальному Зимнему дворцу, мимо которого я только что проехал. То же можно сказать и о невзрачной статуйке Петра Великого[77], находившейся у подъезда Михайловского дворца сравнительно с памятником, сооруженным в честь основателя русского могущества Екатериной Второй близ Невского моста на Сенатской площади[78]. Этим памятником за несколько минут перед тем я любовался.

Из «Записок» Августа Коцебу:

Император поручил мне описать во всей подробности Михайловский дворец[79], этот чрезмерно дорогой памятник его причудливого вкуса и боязливого нрава. […]

Известно, с каким пристрастием Павел смотрел на Михайловский замок, воздвигнутый им как бы по волшебному мановению. Очевидно, пристрастие это происходило не от того, что какое-то привидение указало построить этот дворец, — об этой сказке он, может быть, и не знал, а если знал, то допустил ее для того только, чтобы в глазах народа оправдать затраченные на эту постройку деньги и человеческие силы. Его предпочтение к ней главным образом происходило от чистого источника, из кроткого человеческого чувства, которое за несколько дней до своей смерти он почти пророчески выразил г-же Протасовой в следующих словах: «На этом месте я родился, здесь хочу и умереть».

Заговор

Из «Записок» Августа Коцебу:

Давно уже яд начал распространяться в обществе. Сперва испытывали друг друга намеками; потом обменивались желаниями; наконец открывались в преступных надеждах. […]