Павел I

В субботу, 16-го апреля, на другой день после смерти Натальи Алексеевны, принц Генрих уже отправил два письма: одно – всемогущему брату о скоропостижной надобности отменить помолвку их племянницы, другое – матери племянницы с приглашением прибыть с дочерью в Берлин, к Фридриху, для ее знакомства с русским наследником Павлом Петровичем.

Фридриху вторично выпало быть сватом будущей русской царицы – в первый раз он, как помнится, поставил к русскому двору невесту для наследника Елисаветы Петровны – ту самую Екатерину, которая теперь обращалась к нему за содействием. Фридрих, даром что состарился, за тридцать пять лет, прошедшие после первого сватовства, оставался по-прежнему полон сил и замыслов; укрепить с помощью выгодной женитьбы союз с Россией было весьма приманчиво; он вызвал к себе брата покойной Натальи Алексеевны – Людвига – и предложил размен: 10 тысяч рублей из русской казны ежегодно за отказ от супружества с Вюртембергской принцессой. Людвиг избрал синицу в руках, и вопрос о предстоящем браке русского царевича с внучатой племянницей великого короля был решен.

Когда самой принцессе Софии Доротее Августе Луизе сообщили новость о перемене ее судьбы, она растроганно призналась своей подруге: «Ланель! Мне очень грустно расставаться с вами, но тем не менее я чувствую себя счастливейшей из всех принцесс вселенной» ( Оберкирх. Т. 1. С. 80). Маменька принцессы – старшая принцесса Вюртембергская Фридерика София Доротея – тоже, конечно, была счастлива: 40 тысяч командировочных рублей, пожалованных на поездку в Берлин, могли, как выражается летописец, «служить добрым подспорьем ее финансам» ( Кобеко. С. 130). Но все маменьки, наблюдавшие не как Екатерина, а повседневно за жизнью своих чад, – одинаковы в своих заботах и опасениях. «С русскими царицами и царями часто случаются несчастия, – плакала старшая принцесса Вюртембергская в узком кругу, – и кто ведает, какую участь предназначило Провидение моей бедной дочери! <…> Я боюсь Екатерины» ( Оберкирх. Т. 1. С. 80–81).

Траур по кончине Натальи Алексеевны не объявлялся. 26-го апреля ее тихо похоронили в Александро-Невской лавре. Граф Андрей Разумовский получил предписание ехать в Ревель и там ждать дальнейшего о своей судьбе определения. [112]Павел на погребении жены не присутствовал. «В сии горестные минуты, – писал он архиепископу Платону 5-го мая, – не забыл помыслить о долге в рассуждении отечества своего» ( РА. 1887. Вып. 2. С. 10). Отечеству были необходимо нужны наследники. Павел был не вечен. Он ехал в Берлин продолжить священный царский род.

«Увидев, что корабль накренился на бок, – рассказывала Екатерина о происходящем, – я не теряла времени; наклонила его на другой и стала ковать железо, пока горячо, чтобы восполнить потерю. И я сумела разогнать глубокую тоску, нас охватившую. Я начала с того, что предложила попутешествовать, погулять, поразвеяться, а после сказала: – Однако мертвых не воскресить, надобно думать о живых; да, была вера в счастье, теперь ее нет; зачем же терять надежду на новую веру? Что же, будем искать новую? – Кого же? – О, я уже припасла. – Как, уже? – Да, да, и притом прелесть. – И вот уже видно любопытство: – Кто же это? Да какова? Брюнетка? блондинка? маленькая али статная? – Миленькая, изящная, очаровательная; прелесть. – Прелесть забавляет, показываются улыбки. Мало-помалу дело продвигается, для третейского суда призван один проворный вояжер, который нарочно остался здесь, чтобы утешить и рассеять <это принц Генрих>.Он берется посредничать: курьер отправлен, курьер вернулся, путешествие решено, свидание назначено, все совершается с быстротою неизъяснимой. И вот сдавленное сердце начинает расправляться; мы еще в тоске, но должны заняться приуготовлениями к путешествию, необходимому для здоровья и рассеяния. – Дайте ж пока портрет; это ведь ничего не значит. – Портрет? Да редкие портреты нравятся. Живопись не имеет силы. Курьер привез его, конечно. Но стоит ли смотреть? Вдруг разочарует? Нет, пусть лучше остается в том пакете, где лежит. И вот неделю портрет нераспакованным лежит там, куда положен – на моем бюро рядом с чернильницей. Но вдруг он прелестен? – У всякого свой вкус, по мне так лучше не бывает. – Наконец портрет представлен взорам, тотчас уложен в карман, затем мы снова взглядываем на него и наконец не можем оторвать глаз и торопим начало путешествия» ( Из письма барону Гримму, 29 июля 1776// Сб. РИО. Т. 23. С. 49).