Павел I

Нелидова верила, что Господь определил ей оберегать Павла, и говорила, что любит его как сестра. Но видно, и в сестринской любви ревность занимает свое место – и Нелидова не смогла простить Павлу фавора девицы Лопухиной и не спасла его. Тогда, в последние два с половиной года жизни Павла, когда Нелидова его оставила, он и порастерял свою рыцарскую целомудренность, которой так гордился в предыдущие годы, и бросил жену. А до того времени, наверное, ревность Марии Федоровны была основательной только в том смысле, что она, как и любая домовитая женщина, хотела, чтобы ее супруг вообще не глядел на других женщин, и всякая, увлекавшая его внимание складной речью и сладкой улыбкой, вызывала ее подозрительность, и тем более вызывала Нелидова – женщина, превосходившая Марию Федоровну умением занять душу Павла и, видимо, умением эту душу понять, к ней подстроиться и тем привязать ее к себе. Бывают в жизни такие особенные случаи взаимоадекватности, и особенно такие случаи потребны людям, не имеющим опоры в самих себе и не умеющим самостоятельно властвовать собой – они инстинктивно ищут среди близстоящих того, кто мог бы питать и концентрировать рассеивающуюся энергию их хаотической души. Чтобы чувствовать себя властными в самих себе, им необходимы Нелидовы, ведущие их как врачи пациентов.

* * *

Однако и врачи бессильны, когда условия жизни благоприятствуют развитию недуга: может быть, если бы Павел стал царем в двадцать два года, то, ведомый политически Паниным, поддерживаемый душевно Нелидовой и согреваемый домашним уютом Марии Федоровны, он обрел бы равновесие. Весы, под чьим зодиакальным коромыслом он явился на свет, – знак гармонии и порядка; ум ему был дарован логический и стройный; сердце его было добрым и честным. Но ему не давали заниматься тем, для чего его родили и воспитали, – он не мог даже сам, без спроса матери, выбирать себе придворный штат: любое назначение нового лица или увольнение старого совершалось только по распоряжению Екатерины.

Его мнения, касающиеся обустройства державы, не принимались во внимание. Ему не считали нужным сообщать о чем бы то ни было, относящемся к генеральным предприятиям государства. О подготовке поворотных манифестов или о начатии геополитических преобразований он узнавал, как рядовой подданный, – из слухов и случайных разговоров или постфактум: когда дело было уже сделано. Это его неучастие, само по себе, независимо от существа совершаемого дела, должно было возмущать его душу; возмущение невольно переносилось на само совершаемое без его участия дело, независимо от того, была от того дела польза или нет, и в конце концов любое дело, предпринимаемое Екатериной, независимо от его смысла, казалось Павлу бесполезным и несправедливым.

Он не противоречил матери. Он держал себя с нею подчеркнуто послушно, и недаром тот, кто видел его в домашнем быту – на приватных обедах и прогулках в Павловском, или при подготовке домашних спектаклей, или во время игр в свайки и в воланы, или если кто имел случай хоть раз поговорить с ним в общей беседе или тем паче конфиденциально, – всякий замечал бьющий в глаза контраст между сдержанно-стеснительным видом наследника в присутствии императрицы и его живой, добродушной веселостью, открытостью, общительностью в кругу близких.

С той минуты, как в десятом часу утра 20-го сентября 1754 года Елисавета Петровна забрала новорожденного от матери, между ними не было живого, человеческого отношения. Когда сын вырос, Екатерина пробовала приручить его. Летом 1772-го, взяв Павла с собой в Царское Село, она окружила его забавами и любовью: они вместе завтракали, вместе обедали, вместе гуляли, смотрели спектакли, хохотали и резвились до упаду. «Сын мой хорошеет день ото дня, – подводила итоги приручения Екатерина. – Он следует за мной повсюду, и я так его развлекаю, что, бывает, он подменяет билеты, чтобы оказаться за столом рядом со мной» (Сб. РИО. Т. 13. С. 260).

Видимо, тогда всё так и было, как она говорила, и, наверное, она рассчитывала со временем добиться такого же сердечного согласия в делах, какое было достигнуто летом 1772-го в играх и смехах. Нельзя подозревать лицемерия в ее торжественном обещании, данном сыну после его первой свадьбы: «Женитьбою окончилось Ваше воспитание <…>. Обращайтесь ко мне за советом всякий раз, когда найдете это нужным – я буду говорить Вам правду <…>, я назначу час или два в неделю, по утрам, в которые Вы будете приходить ко мне один для слушания дел. Таким образом Вы ознакомитесь с ходом дел, с законами страны и с моими правительственными принципами» (РА. 1864. Ст. 934).[113]