Павел I

Опираясь руками на колючую солому, Штааль, замирая, прислушался. Никаких криков теперь не было слышно. Напротив, стояла совершенная, непривычная даже ночью, тишина. Но боль ему не снилась, он чувствовал зуд во всём теле. Штааль с отвращением понял, что облеплен насекомыми. Это довело его ужас до последнего предела. Он вскочил, ударился об что-то в темноте, опустился на солому и обнял колени руками. Так он сидел долго с расширенными глазами с сильно бьющимся сердцем, тоскливо ожидая конца ночи, точно утро должно было принести конец его страданиям.

Он плохо понимал размер совершённого им проступка. При императрице уличные скандалы с полицией обыкновенно кончались пустяками. При Павле за это можно было угодить в Сибирь. Но всё было лучше, чем эта ночь в каземате. Штааль то вскакивал, с отчаянием чесался и ерошил волосы, то снова садился на солому и обнимал руками колени.

Холодный свет ноябрьского утра стал проникать в каземат. Штааль понемногу разглядел проделанное высоко в стене небольшое окно с решёткой, тяжёлую дверь и табурет. За окном послышалось тонкое ржание лошади. Оно почему-то успокоило немного Штааля. Он вскочил и встряхнулся, с отвращением глядя на солому. Лишь теперь он заметил, как он был одет. Тёплые вещи, которые он надел, уходя из дому: шинель с собольим воротником, чёрная казимировая конфедератка с мушковым околышком – были строжайше запрещены; они три года провалялись у него в шкафу без употребления. Штааль знал, в какую ярость приводили императора нарушения правил об одежде и какие строгие наказания за это полагались. «Ну, теперь моя песенка спета, – подумал он, проклиная себя, содержательницу притона и тех дьяволов, которые изобрели гашиш. – Попал в жерло ада… Вот что значит жить в стране с сумасшедшим царём!.. Эх, Марата бы на него…»

Штааль подошёл к табурету и потрогал его руками. Словно он ждал, что здесь табурет окажется налитым свинцом или прикреплённым к полу, – он удивился лёгкости этого предмета. Штааль перенёс его к окну, ступил на край одной ногой, оглянулся и бесшумно встал на чуть пошатнувшийся табурет, осторожно поднимая голову к решётке окна. О месте этом (называли его то Тайной канцелярией, то Тайной экспедицией) рассказывали всякое: часовые могли выстрелить в окно. Никто не выстрелил. Штааль припал лицом к решётке. Было уже довольно светло. Шёл редкий, тотчас таявший снег. Окно выходило на небольшой двор, обнесённый бревенчатыми строениями и высоким забором. Во дворе стояла повозка, запряжённая парой лошадей, какая-то странная длинная и низкая, похожая на похоронные дроги. На козлах не было кучера. Сверху и с боков повозка была обтянута рогожами и перевязана верёвками. Одна верёвка висела незавязанной. Лошади жевали овёс из мешков. Ничего страшного во дворе Штааль не увидел. Часовых вовсе не было. На завалинке у забора под навесом грыз семечки старик сторож. В луже, по которой расходились кругами редкие, тающие в воздухе снежинки, стояла на телеге с приподнятыми оглоблями большая бочка. Вид её тоже произвёл успокоительное действие на Штааля. В такой бочке в Шклове возили воду в училище. И весь двор имел мирный деревенский вид.