Павел I

В одно из таких его пребываний в Гатчине, ранним осенним утром, когда только что начинало рассветать, в приёмной государя, находившейся в нижнем этаже дворца, были два посетителя. Один из них, мужчина лет шестидесяти, но ещё бодрый и статный, с заметной выправкой военного служаки, был одет в суконный кафтан пурпурового цвета, доходивший почти до пяток; на нём были шерстяные чулки такого же цвета, а на голове бархатная скуфейка, подходившая под цвет кафтана. Его смелый взгляд, его добродушное лицо и яркая одежда казались совершенною противоположностью тому, что представлял собою другой посетитель императорской приёмной. Этот последний был какой-то съёжившийся старикашка, сутуловатый, с огромною, не соответствующею его росту головою, в его больших и тёмных глазах, опущенных вниз, виднелся какой-то зловещий блеск. Одетый в длинную чёрную поношенную сутану, то есть в рясу католических священников, с огромной чёрной войлочной шляпой в руках, он стоял в углу приёмной, смиренно прижавшись к стене и сложив опущенные вниз руки, как будто стараясь выказать своё ничтожество перед другим посетителем, который горделиво расхаживал по приёмной твёрдыми и мерными шагами и время от времени, останавливаясь у окна, пристально посматривал на площадь, ожидая чьего-то на ней появления. Заметно было, что оба посетителя царской приёмной не только не чувствовали взаимного влечения, но и тяготились присутствием один другого, уклоняясь от всякого разговора.

Приёмная государя была небольшая комната в два окна, выходивших на полукруглый коридор, обращённый окнами на площадь. Белые, из простого полотна, низко опущенные занавеси с широким шерстяным басоном и такою же бахромою отнимали много света у этой и без того уже довольно мрачной комнаты. На стенах её висели в золочёных рамах большие, почерневшие от времени картины, а всё убранство её состояло из простых деревянных, окрашенных тёмною краской стульев, обитых зелёной кожей, и простого, о двух складных половинках стола. С потолка спускалась люстра в виде стеклянного круглого фонаря, с одною свечою, а в простенке между окнами было большое в вызолоченной раме зеркало. Как-то неприветливо и сурово, особенно среди мёртвой тишины, выглядывала эта царская приёмная, и много в ней в разное время было перечувствовано и волнения, и страха, да и настоящие её посетители, несмотря на их наружное спокойствие, не без тревожного биения сердца поджидали появления государя. Оба они встрепенулись и вопросительно взглянули друг на друга, когда на гауптвахте, расположенной под окнами приёмной, раздался барабанный бой, возвещавший о приближении ко дворцу императора.

Чрез несколько минут камер-лакей растворил настежь двери, и в приёмную вошёл Павел Петрович. По лицу его было заметно, что он находился в отличном расположении духа. Он живо отдал лакею свою огромную треуголку, высокую камышовую форменную трость и снял с руки перчатки с большими раструбами.

– Извините меня, ваше высокопреосвященство, – сказал он по-русски, обращаясь к посетителю, одетому в пурпур, – что я заставил вас несколько подождать против назначенного вам времени.

Ответом на эти милостивые слова был глубокий поклон высокопреосвященного, который, почтительно преклонив колено, поцеловал руку, протянутую ему государем.

– А перед вами, господин аббат, я и не извиняюсь: вы у меня – человек домашний, а с близкими мне людьми я не стесняюсь, зная, что они сами извинят меня, – сказал император, дружески потрепав по плечу Грубера, который, сложив на груди крестом руки и потупив глаза, низко-пренизко склонил свою большую голову перед обласкавшим его государем, а вслед за тем искоса бросил надменно-злобный взгляд на величавого прелата.

– Когда имеешь у себя под рукой военную команду, то с неё не следует спускать глаз, – заговорил император. – Я обошёл теперь все караулы, заглянул всюду и нашёл всё и везде в полной исправности. Это мне чрезвычайно приятно, а вместе с тем и понятно, так как только постоянным наблюдением можно поддержать порядок по военной части. Вы, ваше высокопреосвященство, – продолжал государь, обращаясь к прелату, – хорошо понимаете это дело; вы – человек военный и, как я слышал, были когда-то отличным кавалеристом и лихим рубакою. Вы кем были: гусаром или уланом?

– И тем, и другим, – приосанившись, бойко отвечал высокопреосвященный, – а теперь, государь, – добавил он, склоняя скромно голову, – я – смиренный служитель алтаря Господня.