Павел I

Несмотря, однако, на бдительность и строгость полиции, по рассказам одного иностранца, жившего в Петербурге в царствование Павла Петровича, господствовало здесь бешеное веселье. Приезжавшие на вечер гости отпускали домой свои экипажи, а шторы с двойной тёмной подкладкой мешали видеть с улицы освещение комнат, где не только танцевали до упаду, между прочим и «вальсен», но и велись речи самые свободные и произносились суждения самые резкие. Не всегда, впрочем, всё это сходило счастливо с рук и танцующим, и болтающим. Очень часто на другой день после тайного пира во двор гостеприимного хозяина вкатывала тройка с полицейским офицером, приглашавшим его отправиться в места более или менее отдалённые. Такой же невольный вояж приходился нередко и на долю его неосторожных гостей. Вообще, высылка из Петербурга была одной из наибольших практиковавшихся как предупредительных, так и карательных мер при Павле Петровиче. Высылались и царедворцы, и сановники, и генералы. Так, однажды санкт-петербургскому обер-коменданту барону Аракчееву была прислана следующая собственноручная записка государя: «посоветуйте бывшему обер-гофмейстеру графу Румянцеву, чтобы он, не заживаясь в Петербурге, поезжал в другое какое место». Спустя после этого некоторое время санкт-петербургский генерал-губернатор граф Пален получил от государя для немедленного объявления и такового же исполнения следующий указ: «княгине Щербатовой, по известному приключению, отказать приезд ко двору, выслать её из Петербурга и, в пример другим, воспретить въезд в столицы и места моего пребывания».

Второму с. – петербургскому генерал-губернатору было немало хлопот по высылке разных лиц из Петербурга, особенно в последнее время царствования Павла Петровича, когда должность эту занимал граф Алексей Петрович Пален.

18 марта 1799 года государь, возвратившись домой с обычной предобеденной прогулки, потребовал, чтобы Пален немедленно явился к нему. Пален во всю прыть понёсся во дворец, окружённый, по тогдашнему обычаю, верховыми адъютантами и конными полицейскими драгунами. Разговор императора с генерал-губернатором был очень непродолжителен. Пален вышел из его кабинета с озабоченным видом и, спустившись с лестницы в сени, сказал поджидавшему его там адъютанту:

– Поезжай сейчас к графу Литте и доложи его сиятельству… – Пален несколько призамялся, как будто соображая что-то, – доложи его сиятельству, что я имею безотлагательную надобность его видеть, да, чтобы не встревожилась графиня, добавь, как будто от себя, что нужно мне свидеться с его сиятельством не по чему иному, как только по мальтийским делам. Понимаешь?..

– Понимаю, ваше сиятельство! – отрапортовал вытянувшийся в струнку адъютант и, вскочив на лошадь, поскакал к «поручику» или наместнику великого магистра мальтийского ордена, графу Литте.

Спустя несколько времени Литта, совершенно спокойный, входил в кабинет генерал-губернатора.

– Вы, ваше сиятельство, – сказал ему после взаимных приветствий по-французски Пален, – не получали ещё от графа Ростопчина никакой бумаги?

– Нет ещё, – отвечал Литта.

При этом ответе по губам Палена пробежала какая-то странная улыбка.

– А не позволите ли, любезный граф, попотчевать вас стаканом лафита, я на этих днях получил превосходное вино, – проговорил скороговоркой генерал-губернатор, направляясь к двери, как будто для того чтобы сделать распоряжение об угощении Литы.

Услышав это предложение, Литта вздрогнул, нервная дрожь подёрнула мускулы его лица.

– Неужели дело дошло до этого? – проговорил он взволнованным голосом, с изумлением глядя на Палена.

– К сожалению!.. – отозвался Пален, с выражением безнадёжности пожав плечами.

– А сколько сроку? – спросил оправившийся Лита.

– Четыре часа, – коротко отрезал Пален.

– Бедная моя жена!.. – в отчаянии воскликнул Литта, закрыв глаза руками. – Такое неожиданное несчастье поразит её!

– Поэтому-то я, – сказал с большой любезностью Пален, – и постарался выманить вас поскорее к себе, то есть сделать так, чтобы графиня не знала ничего. Я не приехал к вашему сиятельству, потому что очень хорошо знаю, какую тревогу производит появление моё в чьём-нибудь доме: мне известно, что я не считаюсь отрадным вестником…

– Благодарю вас за внимание, – проговорил Литта. – Но неужели нельзя изменить этого решения? Неужели нельзя выпросить хоть какой-нибудь отсрочки?..

– Не думаю, – холодно ответил Пален и, взяв за руку Литту, подвёл его к окну кабинета, выходившему во двор. – Вот видите, граф, – сказал Пален, указывая Литте на стоявшие во дворе по случаю распутицы и зимние кибитки, и летние тележки, – здесь шесть тележек и столько же кибиток, и я сам не знаю, переменятся ли запряжённые в них лошади до того времени, когда мне самому придётся прокатиться на одной из них. Теперь я высылаю на них других, а, быть может, через несколько часов и сам усядусь в одну из них. У каждого из нас есть никому не ведомый роковой черёд.

– Это, однако, нисколько не утешительно, – с заметным раздражением проговорил Литта.