Павел I

То же самое происходило и в Преображенском полку, только с меньшими предосторожностями. Тут и там очень мало офицеров, шесть или семь на батальон, завербованные большей частью в последний момент или даже вовсе не причастные к заговору, сопровождали солдат. Последние все пребывали в полном неведении относительно цели этого ночного выступления. Однако, так как некоторые из них выражали беспокойство, им сказали, что они идут на защиту императора, и они удовольствовались этим объяснением.

Подобно кавалергардам и гвардейским гусарам, нельзя было склонить и измайловцев. Заговорщикам не осталось другого выхода, как послать к командиру полка, генералу Малютину, несколько человек из своей среды, которые взялись напоить его допьяна, чему он легко поддавался. Командир Гусарского полка, Кологривов, пил тоже охотно, да, впрочем. Пален устроил так, что он подвергся на несколько дней аресту.

Депрерадович шел так медленно, что пришел, когда уже все было кончено. Он всегда опаздывал, но, быть может, на этот раз сделал это и умышленно. Таким образом оказалось, что, приблизившись в назначенный час к Михайловскому замку и собираясь в него проникнуть, заговорщики располагали только одним батальоном Преображенского полка.

Чтобы не обращать на себя внимания, они поужинали врозь и выпили для храбрости не в меру. Только около одиннадцати часов вечера они собрались у генерала Талызина, в отдельной пристройке Зимнего дворца, где всегда квартировал первый батальон Преображенского полка. Их было человек шестьдесят, и большинство были пьяны. Пален присоединился к ним только в половине двенадцатого, а ожидая его, его сообщники опорожнили еще много бутылок шампанского. В этот момент, очевидно, возник спор о том, какие цели преследовать в предстоящем покушении, а также какие средства употреблять для их достижения. Можно себе представить эти дебаты, происходившие между людьми, отуманенными вином и возбуждением той минуты, в большинстве своем малоинтеллигентными и способными в этот момент менее, чем когда-либо, взглянуть на дело с необходимой рассудительностью. Был поднят вопрос о конституции. Платон Зубов носил в кармане несколько подобных проектов. Некоторые из его компаньонов дерзко высказывались за свержение всей Императорской фамилии. Говорят, что в числе их был один полковник Измайловского полка, Николай Бибиков, будущий декабрист. Но где же взять государя, когда не будет Романовых? В этой аристократической среде мысль о республиканском образе правления не находила себе сторонников. Среди криков и пьяной икоты ночное совещание, похожее на оргию, не приводило ни к какому результату; оно только показывало, что в ту минуту, когда уже собирались приступить к делу, люди еще не пришли к соглашению, и никто не знал, зачем идут и как поступят.

Но кричали громко, а сцена происходила при свидетелях. Продолжали пить, и лакеи входили и уходили, разливая вино и принося новый запас бутылок. Один из них мог свободно пойти и поднять тревогу в замке. Однако никто об этом не подумал – без сомнения, потому что дворец-крепость имел репутацию неприступного. Окружив себя рвами, подъемными мостами и караульными постами, Павел становился недоступен, в особенности для тех, кто попытался бы спасти его, подняв тревогу.

Единственный деловой человек, находившийся на собрании в Зимнем дворце, Трощинский, заставил, наконец, принять текст манифеста, в котором говорилось, что, заболев тяжелой болезнью, император делает великого князя Александра своим соправителем. Таким образом торжествовала программа Панина, но к ней прибавили, in petto, заключение, непредусмотренное бывшим вице-канцлером: водворение больного в Шлиссельбургскую крепость. А если Павел воспротивится? Главный пункт, который необходимо было предвидеть и обсудить, заключался именно в этом вопросе. Панин о нем не говорил, но теперь надо было об этом подумать! Если государь и даст себя отвезти в предназначенное для него место заключения, то этим от него не отделаются. У него останутся приверженцы, которые, без сомнения, попытаются его освободить, как это сделали сторонники несчастного Иоанна VI, заключенного в той же крепости. И нельзя было сказать наверное, окончится ли попытка так же, как и в тот раз. Ужасающий призрак победной контрреволюции и мщения, которое она не замедлит за собой повлечь, вставал перед этими людьми, ставившими на карту и свою жизнь. Не лучше ли предупредить подобный риск? Головы кружились. Стали раздаваться крики о смерти.