Павел I

Павел противился. Он не мог приличным образом появиться на поле битвы с горстью солдат, а также принимать участие в переговорах с правительством, которого он не признавал. Однако 25 апреля он согласился на составление конференции между Безбородко, Кобенцелем и Витвортом, настаивая только на том, чтобы был допущен и прусский посол. Несмотря на все, он оставался верен своим любимцам. В то же время он говорил о конгрессе, который, собравшись в Лейпциге, мог бы обсудить вопрос о всеобщем мире.

Неожиданно императрица и великий князь Александр одновременно выступили в пользу Австрии. Мария Федоровна дала себя убедить Кобенцелю, что судьба ее отца находится теперь в руках австрийцев, и хитрый дипломат подал ей надежду на утешение, которое может найти несчастная Александра Павловна в Вене: эрцгерцог Иосиф, палатин Венгрии, искал себе жену. Под натиском этих одинаково направленных влияний Павел не устоял. В конфиденциальном разговоре со вторым австрийским послом, Дитрихштейном, приехавшим на коронацию, он сделал новую и более важную уступку: собрав на границе шесть дивизий, он пошлет значительное лицо в Берлин, чтобы вернуть Пруссию на добрый путь. Молодой и энергичный граф Панин заменит нерадивого Колычева на берегах Шпрее, и ему будет помогать фельдмаршал Репнин, который, получив чрезвычайную миссию, перейдет из Берлина в Вену и заявит тут и там, что Россия не могла остаться равнодушной к ослаблению Австрии и что в случае, если Пруссия не заставит французов сократить их требования, 60 000 русских будут предоставлены в распоряжение союзников.

Это была завязка, и ни мысли Павла, постоянно отвлекавшиеся химерой, ни его всегда колеблющаяся воля уже не позволяли ему в течение некоторого времени от нее уклониться. По мнению Витворта, английская система говорила разуму государя, прусская – его сердцу, а австрийская – внушала отвращение и его уму, и сердцу. Однако он следовал именно этой последней в течение большей части своего царствования.

Первая жертва, которую он приносил в эту минуту в ущерб своей главной программе, тем менее оправдывалась, что сами по себе условия Лебена, явные или тайные, не заключали в себе ничего обидного для него. Целость государства, за которое он стоял, была в них формально оговорена, и это, видимо, означало со стороны Франции отказ от границы по Рейну, чего он и желал, сам не зная почему. Уступка Нидерландов республике всегда оставляла царя равнодушным, а приобретение Австрией венецианского поморья входило в прежние соглашения между Иосифом и Екатериной, против которых он ничего не имел. Впрочем, вследствие недоразумений, происходивших у русских в Смирне с венецианским консулом, Павел только что удалил от своего Двора посланника этой республики, Вениеро.

С другой стороны, не имея все еще силы отказаться от своего пристрастия к Пруссии, он прислушивался также к ее внушениям, и это приводило его к поступкам, одинаково противоречившим как прежним его намерениям, так и его новым стремлениям. Перед тем как поднять оружие против республиканской Франции, он завел с ней, при посредстве Берлинского кабинета, переговоры, подробности которых будут приведены дальше. Представляя собой вводный эпизод, они требуют для себя отдельного места в этом рассказе. С большой опрометчивостью и обычной непоследовательностью, Павел вложил в них, однако, тайную мысль, которая, отвечая до некоторой степени его природным наклонностям, должна была пережить неудачу этой первой попытки. Но данный момент и без того уже довольно запутанная игра, в которую он был втянут, получила от этого еще более опасные осложнения.

IV

После заключения договора в Кампо-Формио, Павел согласился принять на свою службу отряд принца Конде, который Австрия не могла больше держать у себя. Это значило открыто стать на сторону врагов победоносной республики. Самому принцу, его сыну, герцогу Бурбонскому, и его внуку, герцогу Анжуйскому, было оказано в Петербурге пышное гостеприимство, а их отряды были более или менее удобно расквартированы в Подолии и на Волыни. Был даже поднят вопрос о браке все еще свободной Александры Павловны с герцогом Анжуйским.

В декабре 1797 года последовало водворение самого Людовика XVIII в Митавском замке, где король стал получать пенсию в 200 000 рублей, и можно себе представить, как повысился кредит французских эмигрантов, так сильно прибывающих к берегам Невы. Павлу пришлось принять и держать у себя на жалованье даже графа Дантрэга, которого Даварэ, его прежний патрон, называл «la fleur des drôles».